Леонид Леонидович. Сайт. grebennikov.cc

Биография. grebennikov.cc

Краткая Хронология Биографии жизни Виктора Степановича Гребенникова.

Виктор Степанович Гребенников.

Родился в Симферополе 23 апреля 1927 года.

с 1930 года Виктору Степановичу 3 года, когда он начинает познавать Мир с помощью насекомых.

в 1934 году идёт в первый класс.

в 1939 году переезжат с родителями в Казахстан.

в 1940 году переезжат с родителями в Узбекистан.

в 1941 году переезжат с родителями в Исилькуль Омской области.

в 1942 году Энтомолог любитель.

в 1943 году Астроном любитель.

в 1944 году Заканчивает школу.

в 1945 году работает энтомологом малярной станции.

в 1946 году переезжат в Таджикистан где создаёт Астрономическую обсерваторию.

в 1946 году Лагерь.

в 1947 году по этапу переезжат на Южный Урал где работает секретарём промартели и художником.

в 1952 году по этапу переезжат в Нижний Новгород.

в 1953 году Освобождение из Лагеря.

в 1954 году у Виктора Степановича родился Сын Сергей, Сам Виктор Степанович в это время работает художником оформителем.

в 1955 году возвращается с семьёй в Исилькуль Омской области где в плоть до 1971 года живёт и работает художником оформителем, директором и преподавателем детской художественной школы, книжным элюстратором, пейзажист-портретист. Пишет свою первую книгу о насекомых, занимается макропортретами насекомых, создаёт свой первый энтомозаказник, делает упор на шмелеводство.

в 1958 году у Виктора Степановича родилась Дочь Ольга.

в 1971 году переезжат на Украину в Тернополь где продолжает заниматься шмелеводством.

в 1972 году переезжат в город Рамонь Воронежской области, где создаёт свой музей защиты растений и второй свой энтомозаказник.

в 1973 году вновь возвращается с семьёй в Исилькуль Омской области, пишет и илюстрирует свои книги, создаёт стереоблоки, делает биослепки насекомых.

в 1976 году переезжат в город Новосибирск и именно здесь делает самые удивительные открытия!

в 1985 году у Виктора Степановича родился Внук Андрей.

в Новосибирске он продолжает заниматься шмелеводством, создаёт музей агроэкологии и охраны окружающей среды, создаёт целую сеть экологических заказников в Новосибирской и Омской областях. Начинает занимать мегахиловодством, пишет свои книги о насекомых. Делает своё великое открытие Эфекта полостных структур и

в 1989 году создаёт свой первый экранолёт, после чего создаёт своё второе детище Сферорамму Реликтовая Степь

в 1991 году у Виктора Степановича родился Внук Боря.

в 1994 году написал Письма Внуку-2 Новосибирск, конец зимы.

1930-ые

Цементный тротуар, который в тридцатые годы сделал отец вокруг дома и кое-где во Дворе.

Вообще я рос стеснительным мальчиком. Но захватившая всего меня страсть к Живому привела меня — самого, без матери! — на кафедру зоологии крымского пединститута (сейчас — университет), где в моем полном распоряжении были и цейсовские золоченые микроскопы, и книги-определители, и коллекции насекомых, и специальные запущенные аквариумы с инфузориями и водорослями, а заведующий кафедрой, высокий лысый дядечка — профессор В. М. Боровский, мне, десятилетнему мальчишке. Одно время моя любовь к Живому подверглась сильному испытанию. Еще восьмилетнего, отец сводил меня к своему приятелю С. И. Забнину, крымскому краеведу и натуралисту, известному больше тем, что он открыл стоянку первобытных людей в Красной пещере южнее Симферополя, и культура эта по имени пещеры получила название кызылкобинской, но я был поражен другим. Оказалось: Сергей Иванович — профессиональный охотник на насекомых, ловит их по всему Крыму, убивая в морилках — больших банках с цианистым калием, и отправляет в Москву на фабрику Природа и школа, в МГУ и другие учреждения, оплачивавшие ему эту, в общем-то, нелегкую работу, сдельно, с поголовья.

Я был потрясен. Неужели столь огромное количество моих друзей-насекомых действительно где-то нужно в таком виде? Страсть к коллекционированию, однако, привела к тому, что обзавелся морилкой и я. Это была баночка с полосками бумаги, куда я клал вату, смоченную бензином. Но насекомые умирали в ней очень долго, сильно при этом мучаясь, и Сергей Иванович дал мне бутылочку с хлороформом. Дело пошло куда веселее: в сладких парах этого яда насекомые погибали значительно быстрее, и потому гораздо меньше портили свои наряды. Второй пузырек яда — это был сернистый эфир — мне дали в пединституте, ну а дальше я не помню, как и превратился в своего человека в ближней аптеке, где мне, известному в нашем микрорайоне натуралисту, продавали эфир и хлороформ безо всякого рецепта... Да что там эфир! Под честное слово, что буду осторожен, я, девятилетний, получил там однажды добрую ложку цианистого калия — смертельно ядовитых светлых кристалликов.

Хочется думать так: энтомологическая эстафета С. И. Забнина, как бы ненадолго перешедшая к В. С. Гребенникову пусть с перерывом, но продолжается здесь, в Дворовом микрозаповеднике С. П. Иванова. А потом перейдет к его ученикам, которые организуют-таки в моем милом Крыму много-много загородных, полевых и горных заказников и заповедников для уцелевших насекомых — удивительных созданий, общение с которыми может с детства определить мировоззрение и судьбу человека, будущего хозяина Природы — рачительного и мудрого.

А главное, милосердного к Живому.

1941 переезд в Новосибирск

В Сибирь попал я не сразу. В сороковом году отец продал последнюю часть Дома — другие его части незадолго перед этим уже были им быстро и по дешевке проданы; вот и отправлен куда-то багаж малой скоростью; вот и наш поезд застучал колесами, набирая ход,— и пока он не повернул на север, в окне еще несколько минут, розовея в закатном солнце над родными холмами, посылал мне свой прощальный привет далекий Чатырдаг — священная гора моего Детства, которое — я хорошо это понял — кончалось именно в эти минуты.

А лежал наш путь в неведомую дальнюю страну, Кокчетавскую область, проводить производственные испытания очередного изобретения отца — аппарата для сухой безводной добычи золота. Пункт назначения оказался, однако, не подходящим: золото там добывали не рассыпное — не из песков, что требовалось отцу, а рудное, то есть вкрапленное в каменные породы. Недолго думая, отец переадресовал багаж в Среднюю Азию, где, как следовало из короткой газетной заметки, прочитанной отцом в пути, открыто именно то, что подходило для его испытаний. Сибирь мы проезжали зимою. Скорее бы, думал я, закончился этот неприютный край, скорее бы пересадка на среднеазиатский поезд; быть может, там, под Ташкентом, я найду что-нибудь похожее на мою милую родину; но Сибирь не кончалась, и плыли за промерзшими вагонными стеклами снежные холодные равнины, темные постройки, однообразные колки-перелески, где даже стволы деревьев тоже какие-то мертвенно-белые (в центре Симферополя, у собора, в свое время взорванного, стояла лишь единственная, тогда с трудом прижившаяся здесь, береза). Думал ли я, что именно эти неприютные места не только приютят нас в трудные военные годы, но станут близкими-близкими, что природа эта на самом деле удивительно красива и богата, что цветущие поляны под белоствольными, ставшими мне родными, березами откроют мне множество тайн?

Из-за этих переездов я после седьмого класса не учился целый год, но не бездельничал, а помогал отцу и жадно знакомился с природой и живностью Средней Азии на берегах реки Ангрен в селе Солдатском Нижне-Чирчикского района Ташкентской области — наполовину корейском, наполовину узбекском. По прибрежным пескам косолапо шагали крутогорбые черепахи, в зарослях тростника шныряли непривычно длинноухие ежи; в заброшенных садах и виноградниках, отрезанных тогдашними властями от земельных участков колхозников как излишки, я ловил огромных чешуйчатых существ размерами с мою руку — это были не змеи, а безногие ящерицы желтопузики; впрочем, в зарослях было немало и настоящих ядовитых змей.

Однажды я пришел к убеждению: где-то посредине школьного десятилетнего курса, для познания всякого рода мест, как говаривал гоголевский герой, для работы, для переключения — вовсе не грех устраивать годичный перерыв. После чего наваливаешься на школьные науки с большою и искренней охотой. Тем более, что у меня еще раньше был сэкономлен как раз один год: в Симферополе в первом классе проучился я всего лишь день, а на другой оказался во втором. Потому что, во-первых, меня, стеснительного тихоню, посадили на одну парту с девчонкой, у которой были рыжие косички; во-вторых, дружок по улице Колька учился во втором; в-третьих, показалось, что все первоклассное я вроде бы уже знаю. И закатил дома истерику: либо во второй к Кольке, либо брошусь с петровских скал... Ультиматум этот был вполне, помнится, серьезен, ибо мать тут же побежала к завучу, и для успокоения меня на пару дней пустили во второй класс, где я не только остался, но сделался ударником, а в последующие годы, вплоть до девятого — отличником... Но вернемся ненадолго на песчаные берега Ангрена. Золотом здесь и не пахло, зато орудовала целая мафия, продукцию которой мы распознали очень просто: под микроскопом оказалось, что россыпное золото, сдаваемое жуликами — не что иное, как опилки от банковских слитков, слегка приплюснутые молотком на наковальне. Пригрозили немедленной расправой, и пришлось срочно уносить ноги из солнечного Узбекистана... Впоследствии отец получил ответ на свою жалобу от узбекистанского прокурора: Злоупотреблений не обнаружено. Перед возвратом в Крым, чему я был несказанно рад, отец завез нас ненадолго в городок Исилькуль Омской области, где жил его брат, гармонных дел мастер —малость передохнуть да и вернуться в Симферополь, чтобы на оставшиеся деньги купить хоть небольшой домишко. Не прошло и недели, как по радио: война... Родители в сберкассу — получить деньги, ан нет: вот вам двести рублей (нынешние двадцать), за следующей получкой придете через месяц. А через месяц на исилькульском базаре стакан махорки-самосада стоил как раз двести рублей... Так мы и стали сибиряками, на многие-многие годы, а точнее — на всю оставшуюся жизнь.

1944 смерть матери.

В 44-м,из-за переживаний за сына который вот-вот должен быть отправлен на фронт, неожиданно умерла мать, всего лишь 56 летней кровоизлияние в мозг...

Подросший, обкатанный, повзрослевший, я поступил здесь в восьмой класс, быстро обрел друзей. Часть их жива, другие — сложили головы на полях сражений. Подходил уже и мой год — двадцать седьмой (восемнадцать лет), но через несколько месяцев после окончания школы, когда я уже работал энтомологом в малярийной станции,— пришла долгожданная Победа.

А друзей тех давних лет я не забываю. Шлем друг другу весточки, перезваниваемся, а то и специально съезжаемся на родной сибирской земле с лучшим школьным другом Костей Бугаевым, ныне полковником в отставке: выбираемся на природу и где-нибудь за лесом совершаем маленькое преступление — крохотный-прекрохотный, с ладонь, костерочек, чтоб он ничего тут не испортил; вдыхаем его дым и вспоминаем, вспоминаем, переносясь в те далекие годы голодной, холодной и тревожной, но все равно незабываемо-романтической Юности, прошедшей у нас в этих священных краях.

К моим энтомологическим пристрастиям школьные товарищи относились с юмором, хоть и вполне добродушным; и в поле — если насчет насекомых — я ходил один. Один — в царстве Насекомых; это трудно, а может, и невозможно высказать словами; разве что написать большую такую картину, но времени на это у меня уже нет.

Увлекшись в юности еще Небом, я специализировался на наблюдениях метеоров. Занятия астрономией на всю жизнь приучили меня к точности, строгости, честности наблюдений, широкому видению Мира, удивительному во всех своих проявлениях.

А потом, десятилетия спустя, узнал, что феномен этот известен с XVI века; научно обработанный перечень электрофонных болидов Сибири, Урала и Далнего Востока, общим числом 54, я поместил в 1984 году в книге Метеоритные исследования в Сибири, а вскоре же, в 1988 году, в соавторстве с двумя московскими астрономами, привел глобальный список 353 таких болидов в книге Актуальные вопросы метеоритики в Сибири; в последней дана моя гипотеза этого феномена, и впервые в мире в научном астрономическом труде содержатся ссылки на... энтомологические статьи.

1945 год Победа

Работая в Исилькульской малярийной станции, я изъездил, а больше исходил — у нас была лишь одна тощая лошаденка — весь район, каждое село, деревню, аул, хуторок даже с одною землянкой: их тогда, до укрупнения, было очень много — раскинутых по степям, колкам, заозерьям этого края, ставшего мне родным до каждого кустика, муравейника, полянки.

И вдруг, ранним майским утром, на бреющем полете — в Исилькуле тогда базировалось летное училище — трескучий У-2, и темная перчатка летчика в кожаном шлеме кидает за борт кипы листовок (и когда их успели напечатать!) — Победа! Долгожданная, вначале почти невероятная, но пришедшая-таки к нам, ко мне, ко всем. А на пустыре-стадионе — стрельба: салютуют кто чем может — берданками, самопалами; вдруг забухало еще громче — это на поляну притащили из

военкомата в Исилькуле учебное ПТР — противотанковое ружье...

Через некоторое время, когда разрешат проезд в другие города, я укачу в Таджикистан работать в астрономической обсерватории (ныне — Институт астрофизики).

А потом настанут совсем уж черные времена: отец угодит в больницу, а я —в Златоустовскую тюрьму, где просижу ровно полгода, после чего меня, двадцатилетнего, осудят на двадцать же лет, и повезут этапом по лагерям Карабаша, Кыштыма, Увильдов; и превеликим чудом я уцелею — если только можно назвать чудом умение рисовать человечьи портреты, а рисованию в детстве, если помните, научили меня мои друзья-насекомые.

И они, насекомые, прилетали ко мне сюда, за высокий лагерный забор, принося на трепетных крылышках привет с Воли, воспоминания о несбывшихся Науке, Жизни, Природе, теперь бесконечно далеких и недосягаемых. Да, да: в этих страшных прямоугольниках, увенчанных вышками с вооруженными часовыми, несмотря на то, что всю траву в лагерях тогда тщательно пропалывали,— появлялись милые моему сердцу желтушки и белянки, бархатницы и голубянки, стрекозы и даже небольшие бронзовки. А потом улетали сквозь колючую проволоку ограды — и как я им завидовал! Лагерные мои университеты длились шесть лет — до смерти Сталина, и радостным теплым летом пятьдесят третьего я оказался на воле с полностью снятой судимостью. Куда ехать? А в Горький: с тамошними астрономами у меня когда-то был крепкий контакт. Увы — не взяли... Пришлось, скрепя сердце, устроиться в клуб художником-оформителем, благо художнический опыт был у меня уже изрядным. Там появился у нас сын Сережа еще через полгода мы махнули в Страну моей Юности — Исилькуль. Только тут я почувствовал в полной мере свое Второе Рождение на свет, вдохнул по-настоящему истинный Воздух Свободы — чистейший воздух бескрайних исилькульских степей, плодороднейших полей, с их заливистыми кузнечьими трелями, с их медово-душистыми многоцветными лугами, с друзьями моего детства насекомыми, с торжественно-величавыми закатами, подобных которым я не видел больше нигде в стране.

Энтомологов, однако, тут уже не требовалось — с малярией давно покончили, и я поступил в железнодорожный клуб художником*. Рисовал я рекламы, писал афиши, делал декорации к спектаклям портреты передовиков; после работы этюдник на плечо — и в Питомник, в леса и степи: писать природу, а то и просто городские дворики и милые сердцу домишки. Репродукции с сохранившихся этюдов * Сейчас в этом здании — историко-краеведческий музей, с мемориальным залом В. С. Гребенникова.

А потом, обзаведясь оптикой — опять же самодельной! — стал писать этюды с насекомых, но теперь крупные, с метр или больше — уже масляными красками. Бывало, этими насекомьими этюдами были сплошь увешаны все стены нашего жилища; масляные краски — материал для этого жанра живописи чрезвычайно трудный, многие этюды не получались, да и вообще большую часть их я дарил знакомым, а когда накапливалось слишком много — совал в печку: молодой, мол, напишу еще сколько надо, успеется...

А теперь страшно жалею: любой этюд, большой иль малый, удачный иль не очень — это не только неповторимый документ, но и частица Души, отделенная от нее безвозвратно, навеки; как бы украсили те мои этюды эту книгу!

Меня попросили возглавить кружок изобразительного искусства Дома пионеров — параллельно с работой в клубе. Работали мы с ребятами больше под открытым небом, а в непогоду и зимой — на клубной сцене. Все это было очень нужно, очень интересно, но все более отдаляло меня от шестиногих любимцев. Программа детской изостудии не предусматривала изображения насекомых, а мне так хотелось поделиться с ребятами этим своим опытом, куда более богатым, чем натюрморты с крынками. Кружок стал большим, обрел известность; его заметили омские художники, и через несколько лет его удалось преобразовать в специальное учебное заведение— детскую художественную школу, куда я полностью перешел из клуба. Наконец-то облегчилось мое общение с Миром Насекомых: я имел твердый выходной, а главное, двухмесячный летний отпуск. И не только вернулся на насекомьи любимые поляны, но организовал свой первый энтомологический заказник.

Переезд на Украину

Дабы не утомлять читателя, опущу описания своих побегов с семьей от торжествующих победителей в совсем уж дальние края — в Тернопольскую область Украины, куда меня позвали как специалиста-практика по разведению шмелей, затем под Воронеж, где я организовал второй энтомологический микрозаповедник, затем... Но пора главу эту, про мои Дороги, кончать, а в приложении к ней дать несколько практических советов и заданий.

Юного же художника, любящего живность, хочу порадовать и обнадежить: времена сейчас совсем другие, и ценится не так бумагодокумент, как результат работы; в нашем же деле — умение не только самому понимать, чувствовать, оберегать Природу, но и зажигать этим других. Так что смело рисуйте Мир, увиденный и в лупу, и в микроскоп, и в телескоп, и сквозь иллюминатор космического корабля, и никто вам не помешает, не сочтет за чудака или тем более за разведчика, который посылает тайные сигналы врагам нашего народа, окопавшимся на других Галактиках...

Все бы хорошо, но и омские художники, и мои коллеги-преподаватели ополчились на моих насекомых, точнее на меня, рисующего с помощью оптических приборов — это, мол, неискусство. Мне было предложено немедля бросить изображение насекомых — иначе уберем с должности директора школы. И смех, и грех...

Тем временем у окон нашей квартиры стали прогуливаться милиционеры и какие-то молчаливые типы в штатском, иногда заглядывая в подъезд, а то и в квартиру, на дверях которой была странная, не как у всех, надпись: Осторожно — шмели!, а из дырочек в оконной раме, рядом с яркими сигнальными знаками.

1956

Шел тысяча девятьсот пятьдесят шестой год. Я работал в клубе художником — это было еще до изокружка, вдыхал полной грудью Воздух Свободы, которым, после недавних лагерей, никак не мог надышаться. Тем более что и в самом Исилькуле, и в его окрестностях воздух был не просто чистый, а всегда какой-то особенный, осязаемо-свежий, такого густо-голубого вкуса

Съёмки фильма Шмелиные Холмы

Киногруппа во главе с В. М. Песковым запечатлевает наш Мегахилоград под Новосибирском в 1984 году.

Другие микрозаповедники. После Шмелиных холмов мы организовали, получили согласие землепользователей, снабдили объявлениями, обеспечили еще несколько насекомьих стран. В Омской области: два у села Новодонка, четыре — в плодосовхозе Мичуринский; пять, что в Новосибирской области (четыре близ поселка Краснообска, один — у села Элитное) мы отстоять не сумели, в том числе Шмелеград (стр. 270) и Мегахилопитомник (стр. 282).

Зато в чувашском колхозе Искра решили пойти по нашему пути, отдали под насекомьи заказники более 400(!) гектаров угодий, и этот мощный биощит полностью заменяет там химию — при высоких урожаях и возрожденной цветущей Природе — уже второй десяток лет.

А на этой и двух последующих страницах изображено второе детище — микрозаповедничек неподалеку от поселка Рамонь Воронежской области. Оплывший противотанковый ров и соседний ложок, где каждой весною журчит ручеек, облюбовала разная полезная охраной и наблюдениями, закрепили документально живность, гнезда которой в 1973 году обнаружил мой сын Сергей. В декабре того же года микрозаповедник был узаконен, ныне обнесен оградой (от скота) и тоже процветает.

Сферорама Степь Реликтовая. Сон, который я когда-то увидел на поляне (глава Летняя ночь), подтолкнул меня к созданию большущей шарообразной картины, изображающей природу окрестностей Исилькуля,— когда-то я застал ее почти нетронутой. Поначалу, для пробы, мы сделали панораму Судакской бухты (Крым) прямо в ванной нашей новосибирской квартиры. Затем я создал маленький макет — Сибирско-казахстанская степь (на цветном фото), где вместо Солнца светит лампочка от фонарика. А уже после этого был построен капитальный 26-гранник сферорамы с площадью живописи в 140 квадратных метров, внутри которого мы сейчас и работаем. Здесь уже серебрятся ковыли, звенят жаворонки, стрекочут кузнечики в магнитных записях, порхают бабочки, в поднебесье величаво кружит орел... Некоторые хитростисферорамы раскрываются на иллюстрациях. Фрагменты живописи: на бодяке — краснокнижная бабочка Апполон, на зонтиках дягиля — махаон, перламутровки, пестрянки; полосатая черепашка; жуки Лептуры, Странгалии, огнецветка (вся красная), бронзовки, восковик. У подорожника — тополевый леточник; на цикории — многоцветница и желтушка, над ними, на типчаке (пушистый злак) — бархатница; норки одиночных пчел Дазипод. На одном из общих планов, слева от чертополоха — кротовина слепушонки... Делаем сотни документальных фотоэтюдов, все измерения ведутся в градусах дуги — сложнейшая, но интереснейшая работа.

Ну а сейчас, в 1995-м, мы с Андрюшей и исилькульцами устанавливаем вокруг этих заповедных ныне урочищ знаки с соответствующими надписями — прочные, сварные, чтобы их никто не повредил, — и теперь там гарантированный рай не только для насекомьей и прочей мелкоты, но и для птиц, разнообразного степного и лесного зверья. И еще: в большом, отданном нам крыле административного здания Питомника (ATM) мы с внуком — благо, нас хорошо понял и активно помогает директор хозяйства А. Г. Власов — устроили многопрофильный экологический центр — с лабораторией, мастерской, учебными комнатами, экологическими тропами. В день презентации центра — 12 августа 95-го — мы открыли там большую выставку — 720 моих и Андрюшиных картин, рисунков, стереоблоков, биослепков и многого иного. Тогда же в Исилькуле распахнул двери новый краеведческий музей, тоже с моим детищем — отделом природы. И еще с отдельным гребенниковским залом, воспроизводящим одну из давних моих исилькульских квартир лабораторий. Приезжайте поглядеть, погостить! А вот многострадальным микрозаповедникам под Новосибирском не повезло: их у меня было пять, но все ликвидировано...

Было это двадцать первого июня 1969 года, когда я с еще маленьким Сережей колесил на мотовелосипеде по окрестным колкам. Нет, — подумал я, — на этот раз не поступлю так, как обошелся когда-то с Лесочком, не брошу на произвол судьбы Поляну и сделаю все от меня зависящее, чтобы по-настоящему ее заповедовать. И, представьте, получилось! После настойчивых писем виднейших ученых местным властям первый в нашей стране заказник полезной энтомофауны — Поляна с прилегающими к ней колками и другими луговинами общей площадью 6,5 гектара — был утвержден сначала Исилькульским, а потом и Омским исполкомами, огорожен, снабжен объявлениями.

Полет — эффект полостных структур, открытый мною поначалу у гнезд галиктов в Камышловском логу. Мегахилий ЭПС был мощным, ощутимым за двести пять метров от гнездовий; он стимулировал самих пчелок, которые в этом защитном силовом поле работали куда веселей и производительней, а мелкие паразитические насекомые, каковых у мегахил множество, не переносили ЭПС и удирали подальше.

Сибиряк я — с начала войны, с сорок первого. И юность моя, и зрелые годы прошли в небольшом, по сей день милом моему сердцу городке под названием Исилькуль, затерявшемся на лесостепных равнинах юго-запада Омской области, вблизи казахстанских степей.

Родился-то я и вырос в сказочном же городе Симферополе, а если точнее, то в Неаполе Скифском, у скалистого подножия которого все еще шумит ручей, впадающий в Салгир, что так же вот шумел-журчал двадцать два века назад при могущественном и грозном царе Скилуре.

Мой дед по матери, дворянин Виктор Викторович Терский, перед окончательным разорением своим купил дочери рядовой по тем временам особняк. Деда я не застал. Помню лишь: несколько фотоальбомов с многочисленными портретами его лошадей и охотничьих собак; сплошь шитые бисерными розами ремни от его ружей; неохватно-огромные горы книг (им я обязан большинством своих знаний — к счастью, были там и Брем, и Фабр, и Фламмарион); портрет бабки — московской камерной певицы; старинную резную мебель; тяжеленные золотые ложки, цепи, часы, десятки, которые непрактичные мои родители как-то быстро и, наверное, бестолково обменяли в симферопольском магазине Торгсин в голодушные тридцатые годы на муку.

1947 Арест

Ни рисунков тех времен, ни записей, ни коллекций у меня нет: все это исчезло при моем аресте на Урале в 1947 году. Ладно хоть, сам живой остался. Но это, как говорится, совсем другая страница из старого блокнота — да какая там страница, тоже целая книга; удастся ли ее написать?

Забегая вперед, скажу, что, будучи излюбленным местом игр ребятни и отдыха взрослых. Именно здесь в начале сороковых у меня произошли интереснейшие встречи с насекомыми юго-запада Омской области, а затем, спустя много лет, познавали природу мои дети — Сережа и Оля. Позже, когда я организовал в Исилькуле детскую художественную школу, именно тут мы проводили летнюю практику — писали этюды с чудесных уголков Питомника. К западу от Исилькуля — за кладбищем, пустырями и болотцами (сейчас все это — сплошные улицы) начинались посадки и рощи плодопитомника — чудесного в прошлом уголка природы, меж колками, лугами и болотцами которого давным-давно, еще до революции, очень мудро, заботливо и естественно люди вписали и яблоневые сады, и аллеи лиственниц, елей, дубков, и рощи сосен, кедров, и посадки вишен, слив, груш и других диковинных, совершенно нездешних деревьев и кустарников.

Я застал Питомник — так тогда его называли — зеленым, цветущим, чистым, полным жизни, замечательным парком.

Много лет назад я мог точно указать направление на мой Дом, где родился и вырос, на Двор в Симферополе, на сам Город,— будь я в лесу или помещении, в Средней Азии, на Урале или в Москве...

Думал, что так оно должно и быть — взять хотя бы почтовых голубей! — и недоумевал, чему же удивляются люди, когда завезенные за сотни и тысячи километров собаки-кошки приходят-таки, хоть отощавшие, домой. Я был также совершенно уверен — особенно когда занимался астрономией,— что направление на страны света каждый человек чувствует вполне нормально, и считал странными советы вроде тех, что в лесу север можно определить по мху у комлей и тому подобному. Зачем все это, когда и так всегда знаешь, где север—юг—запад—восток?

Лишь потом, когда это чувство у меня пропало,— теперь я точно знаю, что случилось это сразу после переезда из Исилькуля в Новосибирск в 1973 году,— я понял, что оно было довольно редким, доставшимся немногим счастливчикам от далеких пращуров наших, диких обезьяно-людей, которым оно было жизненно необходимо. Сейчас я понимаю, насколько это неприятно, а то и опасно, заблудиться, скажем, в лесу, и очень грущу оттого, что перестал принимать сигналы, посылаемые моим родным Домом.

Мои последователи.

Андрюшина мама, моя дочь Ольга — тоже биолог и художник. Сын Сергей имеет те же специальности.

Я мечтаю, чтобы в мои энтомозаказники (ставшие уже Памятниками Природы) каждый год приходила Весна - уже после меня, в двадцать первом, двадцать втором и прочих веках, и чтобы так же, как и при мне, там душисто цвели ивы, наливались соком березы, гудели мохнатые шмелихи, вились пчелы, порхали бабочки...

Виктор Степанович ушёл из жизни в 2001 году, вечная память великому учёному.

Музей. grebennikov.cc

Исилькульский историко-краеведческий музей

В музее действует две основные экспозиции. Одна из них - "Исилькуль с основания до 60-х годов прошлого столетия" - отражающая историю района и города. Она расположена в зале площадью 204 кв.м. и состоит из нескольких разделов:

"Среднее Прииртышье - до начала его освоения";

"Заселение и хозяйственное освоение края в конце 19-го - начале 20-го веков;

"Строительство Сибирской железной дороги ст. Исилькуль";

"Экономическое развитие в период с 1895 по 1916 гг..";

"Революция и гражданская война в крае, новая экономическая политика, коллективизация сельского хозяйства";

"Развитие культуры в предвоенные годы";

"Великая Отечественная война";

"Исилькульский район в послевоенные годы".

Накоплен большой краеведческий материал по истории города и района за 1960-2007 гг., на его основе периодически проводятся тематические выставки.

Зал Воинской Славы имени Героя Советского Союза Генерал -лейтенанта Ивана Андреевича Кибаля также состоит из разделов:

- "Сын Отечества", о Герое Советского Союза генерал-лейтенанте И.А. Кибале;

-"Награды наших дедов и отцов" об исилькульцах, проявивших мужество и героизм при защите Отечества, о Георгиевских кавалерах, Героях Советского Союза, награжденных орденами Александра Невского, Александра Суворова, Богдана Хмельницкого.

Недавно Зал Воинской Славы пополнился новой экспозицией "Подвиг продолжается". Она рассказывает о преемственности героических традиций нашего народа, о наших земляках, воинах-интернационалистах погибших в Афганистане, Чечне, Таджикистане, выполняя свой воинский долг.

Кроме основных залов в музее функционируют:

Зал экологии и природы;

Экспозиционный комплекс "Комната Гребенникова", рассказывающей о творчестве Заслуженного эколога РФ В.С.Гребенникова;

два выставочных зала, где проводятся выставки изобразительного искусства и прикладного творчества, выставки, посвященные знаменательным датам и выдающимся людям.

страница музея