Помнить или забыть? В.С. Гребенников. Сибирские огни, 1988, №9, с.172-175 - ogvsg

Шлю вам копию своего письма Нине Андреевой, автору статьи "Не могу поступиться принципами" ("Советская Россия", 13 марта 1988 г.) Письмо это я ей послал через газету. Считаю, что правду говорить людям необходимо не только в столичных изданиях.

"Помнить или забыть?" - так я бы назвал свои горестные заметки о жертвах культа личности.

Современна ли полемика и дискуссии на "культово-застойные" темы, широко развернувшиеся сейчас в печати? Портят ли они молодежь, социализм, наши идеалы? Не кампания ли это, долженствующая отвлечь от неких более важных политических сегодняшних проблем? Или, наоборот, не кощунство ли это над жертвами культа,- а раньше где эти смелые сегодня авторы-ораторы были? Быть может, мой скромный горький опыт будет полезным для установления истины?..

Сейчас мне 61 год, но до сих пор два-три раза в неделю меня посещают страшные кошмарные сны, с натуралистически-ясными подробностями: будто времена изменились, меня взяли досиживать мои 14 "сталинских" лет, и я снова в лагере, на этапе или на пересылке. И все это - живое, сверхреальное, с такой страшной, безысходной тоской о детях, внуке, недоделанных делах, недописанных книгах, со скорбью о всех несчастных, опять согнанных деспотами за колючую проволоку. Кошмары эти по полдня не дают работать, сосредоточиться, и я подолгу живу одновременно в двух мирах - нашем, сегодняшнем, и том, лагерном, сталинском.

...В каждом из великого множества наших лагерей (это - Южный Урал) было примерно по тысяче народу (кроме более крупных лагерей). Наш же, с издевательским названием-кличкой "Первомайка", был смешанным: уголовники содержались вместе с 58 статьей - "врагами народа". Уцелели лишь немногие: месяц, два - и в зоне куда меньше народу; нары мои стояли так, что через уголок окна было видно, как ночью вывозили за зону трупы на санях, влекомых черным быком с одним рогом. Сдающий трупы - связку мерзлых полускелетов из морга, охваченную веревкой,- отвернет брезент, а принимающий считает их, с размаху пробивая железнодорожным молотком с длинной рукояткой шары стриженых черепов - для верности, чтоб не выехал кто живым, и для твердости счета: грамоты у этих бериевских тружеников было не ахти. Сверившись по бумажке, выезжают за ворота.

Возили нас таким манером не очень чтобы далеко - до ближайшего старого ствола выработанной медной шахты. И так до следующего этапа - товарных вагонов узкоколейки, набитых людьми, когда зона вновь делалась многолюдной...

Впоследствии подвыпивший надзиратель похвалялся как-то мне: приняли 14 трупов, а довезли... 13. Ведь пробивали, мол, башки каждому - куда ж проклятый зэк делся? Сопровождающих двое, один другому не доверяют,- завернули обратно... Проехали, дескать, полпути, а он, гад, лежит мерзлый, голый в канаве у дороги - выскользнул, значит, как ледяшка, пока ехали-трясли; обрадовались, мол, мы, поржали, треснули его посильнее пару раз по башке шкворнем, довезли до места все 14, покидали вниз; то было совсем струхнули, а теперь хорошо и спокойно.

Преодолеть чудом год "нулевки" (категория неработоспособных от голода и мук доходяг) и не оказаться на дне старой шахты с пробитой молотком головой мне помогли... эстонцы. Один барак был полностью занят ими; все они сидели по 58-й, держались дружно, сплоченно, и от охотников до посылок из дому - "урок", "полуцветных", "шакалов" - организованно отбивались палками. А я рисовал им маленькие карандашные портреты, которые они как-то умудрялась переправлять на волю, минуя цензуру, в свою далекую Эстонию; быть может, у детей иль внуков этих замечательных натурщиков еще хранятся мои лагерные рисуночки. Зарабатывая так свой кусочек хлеба, я был теперь уверен, что его не отнимут блатные (произвол и раздоры среди зэков поощрялись начальством, а то и провоцировались), и из эстонского барака я почти не выходил несколько месяцев. "Нулевочные", дистрофия, цинга, пеллагра начали отступать, заглох туберкулез...

Или другая картина. Развод, то есть вывод за зону на работу. Ворота лагеря открыты, за ними - автоматчики, резкие крики конвоя, собачий истошный лай. Низкое утреннее солнце равнодушно золотит окрестные горы, вышки, пар изо ртов строящихся бригад. Слева - наш оркестр: труба, тромбон, баян, барабан, скрипка; дирижером-скрипачом - высокий пожилой зэк-эстонец в пенсне Римус.

Становись! Стройсь! Взяться под руки! Музыка! Первая пятерка - вперед! Гав, гав! Вторая пятерка! Гав, гав, гав! Третья! - Звучит марш, хрипло лают овчарки, быстро, почти бегом, выходят пятерки, пятерки, пятерки... А справа от ворот, чтобы все видели,- два очередных трупа, с густыми жжеными цепочками автоматных - в упор - дырок на груди, животе, лице; поверх - фанерный щиток, на котором мною (я уже работал художником в культурно-воспитательной части - КВЧ) написано: "Это будет с каждым, кто совершит попытку к побегу". А за воротами конвой громко, с восточным акцентом, выкрикивает навеки запомнившуюся формулу:

- Бригада, предупреждаю! При попытке к побегу, за невыполнение требований конвоя в пути следования и на объекте работы конвой применяет оружие! Шаг влево, шаг вправо считаются побегом! Следуй вперед!

Злобный лай приспущенных конвойных собак заглушает уже удаляющиеся издевательски-бравурные такты "Прощания славянки".

Контрагентские - на объектах за зоной - бригады работали у нас на медных шахтах (из наиболее крепких зэков: на глубоких горизонтах, где уже жарко, сырость с медно-серно-мышьячной отравой; от силы несколько месяцев - в "нулевку" или сразу в морг), на известковом карьере, на торфоразработках. Урки - воры и бандиты - откровенно и вызывающе темнили, в чем им, как правило, столь же откровенно потворствовал конвой. Другое дело с остальными зэками...

- Вот ты, а ну сбегай за доской!

- Начальник, ведь застрелишь...

- Что, еще раз повторять?!

И бедняга, нередко чуя, что это - смерть, шел на нее почти с радостью,- а что нам, большесрочникам, было терять?

Вдруг - команда конвоя: - Бригада, ложись! - и длинная, по-над головами, очередь с острым запахом пороха; а тому, кто "за доской" - в спину, голову, грудь, а потом сапогами, стволом, прикладом, собаками...

Не думаю, что только садизм был стимулом расстрелов "бежавших",- говорили, что за каждого убитого конвой получал государственные деньги; очень бы надо установить сейчас, какой из стимулов тогда действительно имел место.

С 1948 года нас уже не кидали в шахты, а зарывали в землю. Есть и мой скромный вклад в эту горестную процедуру. Я писал по две фанерных бирки для мертвых: буква и двух-трехзначное число, одна бирка побольше - на колышек поверх могильника, другая, с дыркой, маленькая, зачем-то привязывалась к ноге трупа шпагатом.

В каждой секции барака висели "Обязанности и права заключенных" - страшный документ за подписью Министра внутренних дел СССР Л. П. Берия. Сохранился ли у кого экземпляр этой зловещей бумаги? А мне начальник КВЧ регулярно вручал очередной ГУЛАГовский набор предупреждений, назиданий, призывов, которые я писал крупно железным суриком на всех четырех стенах по-над верхними нарами каждой секции. "Только честным трудом завоюешь право на досрочное освобождение",- это было еще одно глумление, так как зачетов (когда, скажем, два года шли за полтора, как, например, на Колыме уголовникам с не очень большими сроками) в наших уральских лагерях не было вовсе.

Незабвенную страну моей лагерной юности - Южный Урал - я все же объезжаю теперь как можно дальше. Этот край скалистых романтичных гор и светлых бездонных озер хранит в своих недрах не только золото, медные руды и дорогие камни. Тысячи, десятки тысяч нашего брата-зэков - рабочих и колхозников, партийных и беспартийных (ворье и бандиты выживали, отбирая наши пайки, оберегаемые охраной от тяжких работ), мужчин и женщин, учителей и студентов, стариков и почти детей - все без исключения и разбора с проломленными черепами (убежден: через десятилетия горняки и археологи подтвердят это вещественно) покоятся - нет, не покоятся, взывают!- в старых шахтах и человекомогильниках огромных лагерных архипелагов седого Урала (в тех горных краях лагерь от лагеря был почти в пределах видимости). За 6 лет я сменил три таких "острова"...

Конечно, ни одной фамилии контрагентских садистов-конвоиров я не знаю. Забыл чины-фамилии начальников надзора, оперуполномоченных. И все же кой-кто запомнился. Это - начальник лагеря майор Дураков (не шучу, действительная фамилия), чьим хобби были "смотры" расстрелянных "в побеге"; мой непосредственный начальник КВЧ старший лейтенант Рязанцев - недалекий, злобный солдафон-бериевец; из внутрилагерных надзирателей отличались жестокостью и ненавистью к зэкам сержанты по фамилии Столбинский и Хайло. Однофамильцев прошу не обижаться, но этот маленький списочек ведь не помешает нам в пору гласности, не так ли?

...Почему нацистские военные преступники, истреблявшие советских людей, осуждены; скрывающиеся - разыскиваются до сих пор, а вот командование бериевского ГУЛАГа, управлений, лагерей, тюрем, надзиратели, конвоиры, творившие фактически то же по отношению к своему же, многострадальному советскому народу,- живы-здоровы, при орденах-медалях, солидных пенсиях? Ведь эти сталинские сатрапы, в прошлом полуграмотные, но поднаторевшие за эти годы, а, главное, фанатически (или политически?) прикрытые своими более молодыми почитателями-покровителями, могут объединиться и совершить непоправимое: ох, как узнаю я их голос в иных газетах и журналах!

...Мой коллега и наставник, ленинградец-блокадник художник А. Г. Александров, отбывший на Урале весь свой "червонец" по 58 статье, еще недавно был жив, как мне с трудом удалось узнать. Но после лагерей этот интеллигентнейший человек ни на какие контакты ни с кем не шел: вероятно, пострадала голова (или предвидел недоброе), а как хотелось бы мне, чтобы Анатолий Георгиевич откликнулся! Его помощник-земляк, ленинградский рабочий-блокадник Александр Томилин (ст. 58, 10 лет) - скромный, честный труженик и тоже истинно советский человек - не дожил до смерти Сталина, не увидел своих двух детей и жену: "нулевка", этапы, паралич, смерть, фанерная бирка на ноге... А где смелый, талантливый ученый, хирург-виртуоз Антон Петрович Луя (58-я, 10 лет, за то, что немец Поволжья), спасший жизни сотням зэков, в том числе и мою?..

Я полностью поддерживаю статью Ю. Феофанова ("Известия", 19 апреля 1988 г.) "Грузчик Иван Демура в схеме Нины Андреевой. Преступления против народа непростительны: планомерное, запланированное верховными деспотами Сталиным и Берия садистское уничтожение миллионов людей - об этом геноциде нельзя забывать ни на миг; что касается мнения Андреевой и иже с нею ("Советская Россия", 13 марта 1988 г. - "Не могу поступиться принципами"), что, де, тема репрессий "гипертрофирована", "заслоняет", то от таких людей (подобные сталинисты, увы, есть у нас везде) нужно в первую голову как можно дальше держать молодежь; им никоим образом нельзя давать объединиться: эта зараза несет народам смертельную угрозу. Вы все видели: всего "три недели застоя" (по меткому выражению Р. Козлова в статье "Поворот, которого не было" - "Комсомольская правда", 21 апреля 1988 г.) - и "Андреевская ложа", ох, как явственно прочертившись, уже могла праздновать свое становление, заставив затаиться, грешным делом, всех, даже смельчаков-журналистов...

...Уходя в 1953 году из лагеря, я давал подписку Советскому государству о неоглашении всего мною испытанного. Я и молчал, особенно при Брежневе (давайте хоть иногда эпохи называть именами их создателей - это точнее и емче, чем невнятное, осторожное "застой"),- когда имя Сталина при докладах во Дворце Съездов вызывало аплодисменты и овации, и выползла вновь гадина-лысенковщина (см. хотя бы БСЭ, 1974, т. 15, с. 84), и народ начал опять озираться и говорить шепотом. А сейчас, в пору Большой Гласности, тем более на склоне лет - уже не посадят!- считаю себя вправе отказаться от той подписи и подробнейшим образом, но и без преувеличений, рассказать обо всем увиденном и пережитом в книге со своими же документальными рисунками (если до конца работы с нею не наступит конец Гласности). В эпиграфе поставлю Фучика: "Люди, будьте бдительны!"

На государство - в смысле на народ - я не озлоблен нисколько, как, скажем, мерзавец Солженицын, обласканный Рейганом,- его-то лагеря были курортами по сравнению с моими Архипелагами...

После лагерей я работал художником-оформителем и декоратором в клубах, затем директором и преподавателем художественной школы (за что имею медаль); ныне я - биолог-самоучка без образования (университеты мои тюрьма и лагеря), автор более 150 научных трудов по агроэкологии, энтомологии, охране природы, биофизике. И - астрофизике, несмотря на то, что в Науку Юности - астрономию - после лагерей сталинисты меня так и не пустили. Еще автор 4 книг, многих выставок (художник-анималист), организатор первых в стране заказников для насекомых (благодарности Академии наук СССР, ВАСХНИЛ, Госагропрома), создатель Музея агроэкологии СО ВАСХНИЛ и панорамы (точнее, сферорамы) "Целинная степь".

Уже 15 лет работаю в Сибирском НИИземледелия, где в анкетах поставил себе "не судим" (коль судимость снята - так когда-то велели юристы). О реакции руководства и коллег, если письма опубликуете, тут же сообщу. Заранее знаю - мне будет нелегко, если не хуже: для многих здешних брежневцев-лысенковцев (метастазы лысенковщины, похоже, неистребимы) я "под судом не был".

И еще: чтобы не подумалось, что это - бред начитавшегося "перестроечных" книг-газет старика-сутяги с гипертрофированными воспоминаниями, справьтесь в МВД: наши дела со всеми лагерными данными (или хотя бы карточки) должны быть целы. Взяли меня в г. Миассе в июле 1947 г., судили в Златоусте в 1948 г. (Указ През. Верх. Сов. СССР от 4.VI.1947 г., ст. 2, ч. 2, срок 20 лет); освободили из лагеря Челябинской области в июне 1953 года.