В стране насекомых. В.С. Гребенников. Уральский следопыт, 1974, №5, с.49-54 (цветная вкладка)

Виктор Гребенников

Рисунки автора

В стране насекомых

Записки энтомолога

Лично я не захотел бы жить в мире без птиц, без лесов, без животных — всяких, малых и больших.

Джералд Даррелл. Зоопарк в моем багаже

Тайна сныть-травы

Мир живых существ нашей планеты... Даже просто созерцать его — великое наслаждение для любителя природы, а если он вооружен к тому же терпением и лупой (не говоря уже о микроскопе), то, наверное, он — самый счастливый человек на свете. Ему уже нет нужды отправляться за Неведомым в дальние путешествия — чудеса приходят к нему сами. Вот они — только приглядись получше!— на столе, на окне, в траве у тропинки. А бывает и так: хочешь раскрыть одну тайну, а попадаешь совсем в другую дверь, оказываясь вдруг свидетелем, а то и открывателем таких чудес, о которых и не подозревал.

В наших краях — окрестности города Исилькуля Омской области — в иные летние дни в тех уголках леса, где травы уцелели от косьбы, раскидистые зонтики борщевика буквально истекали нектаром и можно было даже пробовать нектар на вкус, приложившись языком к сладкому, ароматному и липкому соцветию. А вот другие зонтичные — дягиль, морковник, сныть — хоть нектара дают меньше, но для насекомых куда привлекательней. Дикие зонтичные нектароносы — незаменимая кормовая база для множества видов так называемых наездников — перепончатокрылых насекомых, родственных осам.

Личинки наездников паразитируют в телах насекомых-вредителей, и от наличия в природе необходимого количества нектара зонтичных, таким образом, косвенно зависит урожайность многих сельскохозяйственных культур, благополучие трав и лесов. Для привлечения наездников кое-где уже применяют несложный способ: в междурядьях, на межах и под плодовыми деревьями сеют укроп (бывший сорняк!), и это повышает урожайность.

Чтобы разглядеть, где и как у зонтичных образуются, хранятся и выдаются насекомым капельки сладкого угощения, я собрал как-то букет цветущих зонтиков разных диких растений, чтобы затем хорошенько разглядеть цветки в бинокулярный микроскоп. В лаборатории поставил банку с букетом на стол, снял головку микроскопа со штатива и, действуя ею как биноклем, с руки стал обследовать букет.

Как и всегда в таких случаях, я тут же забыл о цели наблюдений. Букет превратился в дивную страну, с прохладными зелеными закоулками между стеблями и листьями, с круглыми и гранеными стволами-колоннами, возносящимися вверх. Если поведешь биноклем выше по стеблю, то он вдруг разделится на несколько стволов помельче, а те, в свою очередь, дадут начало новым ветвям. Все дышит прохладой, какой-то особенной, зеленой, убедительной жизнью... А там, еще выше — какие-то сказочные, неземные растения, которыми предстают в бинокуляре нехитрые цветочки сибирских скромных травок. Очаровательно-белые, желтовато-янтарные, с нежными тычинками и толстенькими, но полупрозрачными лепестками. А каждый лепесток, оказывается, красиво изогнут, напоминает коринфские капители древнегреческих храмов.

Настоящий рай для художника!

Путешествую я со своим бинокуляром по этим инопланетным дебрям, и вдруг вижу: непорядок! Лепестки некоторых цветков дягиля и сныти испещрены мельчайшими коричневыми точками — не иначе это помет каких-то неряшливых и неблагодарных едоков нектара — насекомых. Однако что это? Частички помета вроде бы шевелятся? Интересно! Я сорвал цветок, положил его на столик микроскопа. И увидел... несказанно махоньких, совершенно микроскопических пиявочек, которыми был усеян цветок. Они шевелились и при этом напоминали то рыбок, то восклицательные знаки, прикрепленные узким концом к растению. Некоторые из них покачивались, медленно и ритмично изгибая тельце в стороны. Иногда одна пиявочка сидела на другой, и эта странная пирамида тоже качалась, как будто что-то искала и ловила в воздухе около цветка.

Я так и думал, что это какие-то крохотные необычные черви, пока не увидел, применив более сильное увеличение, что тельца их явно сегментированы и снабжены головой, в которой просвечивают острые жвалы-крючочки. Значит, мои зверушки относятся к членистоногим! Но откуда и как они попали на цветы?

Несколькими днями раньше мы с сыном Сережей насобирали преинтереснейших насекомых, относящихся к группе наездников,— довольно крупных, горбатых, с плотным телом металлически-зеленого, почти черного цвета и чрезвычайно блестящим, сияюще-черным брюшком, которое, если смотреть сверху, тонкое, а сбоку — странным образом треугольное. Наезднички были очень смирные, и мы собирали их руками, как темно-зеленые драгоценные камушки, аккуратно разложенные для нас на зонтиках сныть-травы, морковника и дягиля. И тогда я отметил интересную подробность: насекомые эти восседали на еще не распустившихся бутончиках, значит сладкий нектар их не интересовал. Так вот, не связаны ли эти два явления: странные насекомые на зонтиках и микроскопические червячки на их цветах?

Проверить это оказалось делом нетрудным. Чистое, просмотренное растеньице морковника помещено в банку, туда же вытряхнуто несколько наездников. И вот результат: через несколько дней в бутонах — кучки овальных микроскопических яиц. Еще неделя — и яйца сделались такими же самыми пиявочками, стоящими торчком и напоминающими вопросительные и восклицательные знаки.

Было ясно: это начало какой-то неведомой цепи. Пиявочки несомненно заняли такие позиции, чтобы прицепиться к насекомому, которое сядет на цветок, а прицепившись, отправиться в чье-то гнездо и там продолжить (или завершить) свой цикл развития. Но в гнездо какого насекомого?

Они мгновенно и ловко перескакивали на любой движущийся у цветка предмет — кончик иглы, бумажку, пинцет, стоило лишь приблизить приманку на досягаемое расстояние. Но, убедившись, что это обман, пиявкообразные личинки проявляли признаки тревоги и начинали ползать по игле или бумажке, забавно к ней прицепляясь то головой, то хвостиком.

Шли дни. Личинки явно не росли, ничем не питаясь и все так же рассевшись по краям уже завядших лепестков, терпеливо тянулись в пространство, слегка покачиваясь. Кого я только не сажал на цветок с пиявочками: диких пчел, лесных клопов, мух, жуков — все думал, что угадаю хозяина. Иногда брал в пинцет отдельную ножку или усик насекомого и под микроскопом подсовывал их личинкам. Правда, некоторые из них прицеплялись к приманке и ползали по ней, но всеобщего энтузиазма я не замечал и, в общем, так ничего и не добился.

Взрослые наезднички тоже не давали ключа к отгадке и вскоре после откладки яиц погибали. Вскрыв брюшко одного из наездников, я обнаружил массу яиц, еще не отложенных, они имели какие-то отростки, которыми, вероятно, должны были при откладке крепиться к растению. Благодаря этим шейкам яички были удивительным образом похожи на... гусят.

Мои же терпеливые зверушки — родившиеся личинки наездников— отказывались от всякой еды: меда, сладкой воды, мясного сока. Они ждали таинственного Хозяина, который бы увез их куда-то для дальнейших превращений. Пришла уже и осень, отцвели последние цветы сибирских луговин и опушек, погибли и мои невольники — наезднички, похожие на зеленоватые блестящие угольки, и их крохотные, невидимые глазом личинки. Остались лишь рисунки в моем альбоме, скупые строчки записей да неразгаданная тайна.

А недавно я все выяснил. Увы, не сам: помогли книги, хотя разгадка была совсем рядом. Что мешало мне подсунуть своим питомцам вместо мух, клопишек и жуков, муравья, тем более, что тут же, рядом с цветами, проживало несколько семей муравьев разных видов?

Цикл развития эвхаритид (так зовутся эти наездники) оказался таким. Микроскопическая личинка — планидий,— едва коснувшись тела работяги-муравья, пришедшего на растение за сладким лакомством или для охоты на нектаролюбивую шестиногую дичь, прицепляется к волоскам его тела, едет с ним в муравейник, а там переползает на муравьиную личинку. Тогда уж малютка-планидий превращается в обычную червеобразную личинку и проникает внутрь жертвы. Паразит растет, питаясь внутренностями хозяйки. Если бы он оставался снаружи, то муравьи-няньки его бы обнаружили и уничтожили. Личинка муравья успевает перед смертью свить себе традиционный шелковый кокон. Но из него выходит уже не муравей, а крылатая взрослая эвхаритида, которая быстренько выбирается из муравейника и улетает.

Эвхаритиды изучены в экологическом и иных отношениях слабо, как и подавляющее большинство других невзрачных и бесполезных насекомых, на самом деле являющихся определенными промежуточными звеньями сложнейших цепей живого мира. Муравьиным семьям, по-видимому, эвхаритиды существенного урона не наносят: в общем-то, лишь немногим планидиям удается попасть к муравьиным личинкам, причем муравьи должны быть строго определенных видов. Во всяком случае, все муравьиные семьи на наблюдаемом участке были многочисленными и бодрыми. Для растений же крохотные пиявочки — планидии эвхаритид — совершенно безвредны.

Теперь мне стало понятным преимущество необычайно горбатой, вооруженной шипами грудки эвхаритиды и гладкого полированного брюшка с острыми кромками. Такое бронированное существо выберется, конечно, целым из самого воинственного муравейника. Возможно также, что острия, шипы и прочные покровы необходимы для быстрого рассекания муравейника при выходе наездника из его недр. Только пребыванием в муравейнике можно объяснить столь необычную для наездников форму тела эвхаритиды. Для того чтобы отложить яички на поверхность растения, никаких особенных приспособлений насекомому не требуется.

Подгибая брюшко эвхаритиды к спинке, убеждаешься в очень точном совпадении деталей некоего копательно-режущего инструмента, в который превращается тело наездничка на определенных этапах его жизни. Уточнить мои предположения помогут несложные опыты. Нужно зарыть наездничка в грунт и посмотреть через стеклянную стенку, как он станет выбираться наверх. Таких наблюдений еще никто не проводил, бионики же до наездников пока не добрались.

Собранные нами наездники были довольно крупными. Это означало, что сравнительно маленькой личинки рыжего или лугового муравья для развития одной эвхаритиды недостаточно и что наездники воспитаны на более объемистом пайке. Подозрение мое падает на древоточцев-кампонотусов, чью семью я частенько навещал на опушке и откуда не раз брал небольшие отводки для поселения в лабораторных муравейниках. Обидно: материал для успешных экспериментов находился в лаборатории на том же самом рабочем столе, а в голову совсем и не приходило посадить на цветок с планидиями хотя бы одного муравья-кампонотуса, жителя замысловатого стеклянного дворца, специально устроенного для наблюдений!

Однако паразитирование эвхаритид именно на этом виде муравьев — пока что не более, чем моя догадка, которую нужно еще проверять и проверять.

Только вот трудность: все без исключения опушки и поляны наших лесов стали сплошь и тщательно обкашивать. Многие травы не успевают обсемениться, многие насекомые лишаются пищи — нектара. От этого растительный и животный мир полян и опушек несет невосполнимый урон. Разрываются многие, большей частью тончайшие и неведомые нам звенья хрупких природных взаимосвязей, таинственные, но благотворные союзы трав и насекомых. Вывод напрашивается сам собой: хотя бы часть этих травяных джунглей надо сохранять.

И первый, правда, еще очень маленький, шаг уже сделан. Именно в этой местности, о которой здесь идет речь, в одном из колков омской лесостепи, неподалеку от городка Исилькуля, организован первый в своем роде небольшой заказник, где охраняются шмели, муравьи, дикие пчелы и другие насекомые. Здесь уже не косят траву и оставляются нетронутыми даже мертвые деревья — естественные прибежища диких пчел и некоторых муравьев. Под заказник отведена площадь около шести гектаров. Идею эту одобрили и поддержали заместители министра сельского хозяйства СССР И. Кузнецов и Б. Рунов, председатель Сибирского отделения ВАСХНИЛ академик И. Синягин и многие другие ученые.

Но таких микрозаповедников нужно устраивать больше, взяв под охрану маленькие уголки, не имеющие хозяйственной ценности. На неудобных землях — на склонах гор, обочинах дорог, в небольших оврагах, которые, казалось бы, ни на что, кроме свалок, непригодны,— живут (или могли бы жить) разнообразные мелкие, иногда редкие, животные. Немало еще можно встретить и мест, где уцелели интересные травы и кустарники. Если удастся сохранить их на этой небольшой территории невыкошенными и не съеденными скотом — значит, создан еще один микрозаповедник. Создание таких небольших охраняемых участков в местах обитания мелких интересных и полезных организмов — задача посильная и кружкам юннатов, и клубам любителей природы. Шефство же над заповедником с большой охотой возьмет и школа, и завод, и комсомольская организация. За счет такой малой формы охраны природы — если она станет массовой — может намного возрасти общая площадь строго охраняемой природы в целом по стране.

А первый в стране энтомозаповедник, что в Омской области, уже дал много ценного научного материала. С его разнообразными и многочисленными шестиногими обитателями уже происходило столько интереснейших приключений, что для описания их нужна отдельная книга, над которой я недавно начал работу.

Здесь, в заказнике, на невыкашиваемых теперь белых и желтых соцветиях зонтичных, неподалеку от подземного города кампонотусов, я очень надеюсь вновь увидеть черно-зеленые драгоценные камешки — таинственных эвхаритид и разгадать их загадку до конца.

Гроза

Громадная туча, низкая и тяжелая, неслышно закрыла солнце, но густая духота жаркого летнего дня не унялась даже в этой широкой тени, уже захватившей полнеба и полземли. И лишь когда оборвался громкий металлический стрекот, который беспрерывно несся из глубины куста, в природе сразу что-то резко изменилось, остановилось, наступила тревожная предгрозовая тишина, и все живое, спохватившись, заметалось в поисках убежища. А музыкант — большой зеленоватый кузнечик с пестрым узором на крыльях — осмотрелся, переступил цепкими ногами, повернулся на ветке головой вниз, повел усами и спрыгнул под куст, в бурьян, тотчас скрывшись в густой листве у самой земли.

Когда раздались, как увертюра, первые нарастающие удары грома, кузнечик уже сидел в надежном убежище. Рядом с крапивной зарослью богатырь-лопух раскинул свои гигантские листья, и под самым нижним, у земли, царил зеленый полумрак: свет пробивался сюда только сбоку, сквозь густую траву, а сейчас, когда небо заволокло тучами, здесь было особенно темно. Лист, хотя был и старым, не имел ни единой дырочки, что было не совсем обычно, так как сочные вкусные листья лопухов почти всегда продырявлены личинками различных насекомых. Но все объяснялось просто: неподалеку находилась небольшая колония рыжих лесных муравьев, и лопух входил в их охотничьи угодья. Вот потому темно-зеленая крыша временного убежища кузнечика оказалась совершенно целой, что было сейчас как нельзя более кстати.

На лист упала первая тяжелая капля, и он вздрогнул, будто испугавшись. Упала другая, третья... Фиолетово-желтое пламя вдруг дважды полыхнуло где-то сверху, на миг высветив кузнечика, затаившегося под листом, серую ночную бабочку-совку, длинноногого, по-видимому, хищного клопа мрачной наружности, и еще каких-то мелких насекомых, заранее почуявших грозу и успевших вовремя скрыться.

Вслед за желто-лиловым всполохом рванул удар неимоверной силы. Совка, трепеща крыльями, сорвалась с места и упала к ногам кузнечика. В другое время тот, будучи существом вполне всеядным, не преминул бы воспользоваться даровой дичью. Но до охоты ли сейчас было? Перепуганная насмерть бабочка металась по зеленой пещере, низко и неровно гудя крыльями. Когда молния вспыхнула снова, нервы ее не выдержали, и она бросилась в узкий просвет между стеблями травы, навстречу своей гибели. Огромная капля тотчас ударила ее в крыло, разорвав его в клочья, и совка, кружась, упала вниз. Тяжелые водяные шары колотили по бабочке, вбивая ее в мокрую землю и смывая пыльцу с растрепанных остатков крыльев.

Где-то в вышине, в клубящихся отрогах тучи, сталкивались друг с другом миллиарды блестящих капель, сотрясенные громовыми ударами, и, тяжелея, сразу проваливались вниз. На поляну низвергался ливень, какого давно не было в этих краях. И только тот, кто сидел в надежном, хорошо защищенном убежище, мог быть спокоен за свою судьбу.

Вдруг под спасительный лист юркнул еще один гость, совершенно мокрый от дождя. У него был странный, необычный для современных насекомых земли облик. Длинным телом, переходящим сзади в тонкий хвост, он напоминал пресмыкающееся, а массивная голова, как бы вставленная в длинную трубчатую шею, смотрелась совсем чужой — будто предназначалась для какого-то другого животного, но по ошибке или недосмотру была приставлена этому насекомому. Четыре одинаковых сетчатых крыла, сложенные на спине домиком, тоже казались чужими: они были нежны и красивы. Странное существо это напоминало одновременно и стрекозу, и ящерицу, а передней частью тела смахивало на верблюда.

Отряхнув крылья, необыкновенное насекомое повертело головой во все стороны и начало приводить себя в порядок. Случайно приблизившись к кузнечику, верблюдка (так называлось это существо) отпрянула назад, возбужденно закрутила хвостом-яйцекладом и вдруг бросилась на кузнечика, превосходящего ее по силе во много десятков раз, ни дать ни взять, как Моська на Слона.

Оторопевший великан подался было в сторону, но верблюдка повторила атаку. Одного движения мощных челюстей кузнечика было бы достаточно, чтобы покончить с нахалкой, но связываться с ней вовсе не хотелось. Неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы не случилась неожиданная катастрофа. Под тяжестью воды, скопившейся на середине листа, зеленая крыша вдруг прогнулась, наклонилась, поехала в сторону, и холодный душ окатил и верблюдку, и кузнечика, и всех постояльцев, устроившихся под лопухом. Потолка у зеленой гостиницы — как не бывало, и, сбиваемые крупными каплями дождя, бедняги-насекомые со слипшимися усиками и крыльями кинулись кто куда, в поисках хоть какого-нибудь сравнительно сухого местечка.

Но особой нужды в этом, пожалуй, уже не было: ливень прекратился так же внезапно, как и начался. Клубящаяся темная туча, громыхая, уходила к востоку, открывая за собой синее-синее небо. Дождь лил уже где-то над городом, и выглянувшее из-под туч солнце вдруг свершило чудо: темные пряди бороды, растущей из грозного облака, перечеркнула наискосок короткая, но удивительно яркая и многоцветная полоска радуги.

Шмели, цветы и охрана природы

Зачем живут на свете шмели, дикие пчелы, осы? Вопрос странный. Каждое существо живет вроде бы для того, чтобы питаться, расти, плодить себе подобных — не так ли? Вот и шмели: летают, кормятся на цветах, размножаются, казалось бы, в этом как бы и весь смысл их существования. Но это не так. Природа издавна связала крепчайшими узами многих насекомых с растениями, причем узами обоюдными, отличными от тех, что мы видим у насекомых-вредителей, питающихся частями живых растений. Но посмотрите когда-нибудь на шмеля, работающего на цветке клевера, шалфея, львиного зева. Он достает нектар из глубоких узких трубочек цветков своим длиннущим хоботком так сноровисто, движения его так быстры и четки, насекомое так слито с цветками в своем удивительном действе, что убеждаешься: и шмель, и цветок — это единый механизм, совершенный, очень сложный и даже сразу не совсем понятный.

Нектар нужен для питания личинок насекомого. И для того, чтобы привлечь шмеля к цветку, он и сладок и залит в яркий пахучий сосуд. Но, доставая его, шмель вынужден протереть своей мохнатой спинкой тычинки. И прилипшие пылинки, когда насекомое ползет уже в другой цветок, должны попасть на его пестик. Только так может произойти перекрестное опыление у многих растений, нуждающихся в посещениях насекомых иногда строго определенных видов. Эти растения имеют в цветке специальные приспособления, подогнанные к насекомым в результате многомиллионнолетней совместной эволюции. Вместе с цветком совершенствуется и шлифуется конструкция аппаратов для сбора нектара и пыльцы у насекомых — хоботки, ножки, волоски на различных частях тела. Это одно целое — душистый яркий цветок хитроумной формы и крылатый его клиент — басовитый толстый шмель или юркая маленькая дикая пчела.

И нередко, лишенный одного из этих звеньев, живой механизм этот гибнет: исчезли переносчики пыльцы — и перестало плодоносить растение.

А цветы — наберемся смелости это признать — были созданы вовсе не для услаждения нашего взора и обоняния, а для насекомых, и им, порхающим и жужжащим, мы обязаны появлению на земле всех покрытосеменных растений. Так говорит наука.

Цветок без насекомых — зачастую мертвый орган, пустоцвет, и убедить меня в обратном — даром что я художник — не сможет даже самая изысканная его окраска. Но вот когда над цветущими растениями порхают, реют, жужжат насекомые, эта картина близка мне, жива и понятна. Она всегда волнует. Кипение жизни, многообразной и взаимосвязанной, растительной и животной, примитивной и разумной — это есть высшее совершенство материи, высшая красота. Как часто картины эти полны и другого, практического смысла: тысячеголосое гудение тружениц-пчел над цветами сулит высокий медосбор, а множество шмелей на клевере и люцерне означает высокий урожай семян этих ценных культур.

Но, увы, картина эта становится все более и более редкой. За несколько последних десятилетий шмелиное население в зоне культурного земледелия резко убавилось, и, как результат, упали урожаи семян клевера, этой ценной кормовой культуры. Медоносная же пчела не всегда охотно работает на клевере — хоботок ее для таких цветков несколько коротковат.

Шмели и некоторые дикие одиночные пчелы служат также первоклассными опылителями люцерны, люпина и многих других культурных и диких растений.

Так отчего же исчезают шмели?

Главных причин, как считают ученые, три: разрушение исконных мест их обитания распашкой и вытаптыванием, истребление ядами-инсектицидами, губящими полезных насекомых вместе с вредными, и лишение шмелей естественной кормовой базы на определенных фазах развития шмелиной семьи, приспособленной не к искусственным, а к природным сезонным сменам цветущих растений определенных групп, большей частью теперь повсеместно выкашиваемых на сено.

Ученые давно сошлись на том, что надежнее всего сохранить исчезающую фауну диких опылителей в небольших заповедниках-резерватах, созданных вовремя в тех местах, где еще обитают колонии шмелей и диких пчел. Но создание таких очень небольших охраняемых участков сразу наталкивалось на трудности. Многие не понимали: зачем охранять каких-то крошечных козявок?

Прошло три года, а узаконить шмелеград, о котором рассказано в предыдущих главах, не удавалось. Но исследования и эксперименты шли своим чередом. Удалось установить, что шмели очень охотно заселяют небольшие подземные ульи — ящички, наполненные паклей и ватой, чтобы напоминали они старые мышиные норы, в которых в природе гнездятся многие виды шмелей. И население поляны, заселяя эти ульи и размножаясь в них, намного возросло.

Зато над шмелиным заповедником нависла серьезная угроза: он не подходил ни под одну статью законов. Борьба за благополучие мохнатого племени стала трудной и, увы, неравной. Неужели заповеднику суждено погибнуть?

¹ Устройство таких ульев подробно описано в моей статье в № 2 журнала Биология в школе за 1973 год.

Но вот — постановление об охране природы. Шмелеград заметили, оценили — и признали. Решение Омского облисполкома № 856 от 21 декабря 1972 года гласит:

В целях проведения опыта по охране, привлечению и размножению шмелей — природных опылителей культурных и диких растений, исполком областного Совета депутатов трудящихся решил:

1. Принять предложение Исилькульского райисполкома от 20 марта 1971 года № 50 об организации заказника площадью 6,5 га на земельном участке совхоза Лесной без исключения его из состава земель совхоза.

2. Обязать Исилькульский райисполком и совхоз Лесной обеспечить сохранение заказника и оказать необходимую помощь в проведении опытов по одомашниванию шмелей.

А наука уже планирует в заказнике следующий опыт: создать избыток заселенных шмелями ульев, чтобы их можно было перевозить на поля, нуждающиеся в длиннохоботных насекомых-опылителях, или в местности, где они вымерли. Исследования будет проводить теперь лаборатория биометода Сибирского научно-исследовательского института сельского хозяйства.

Омский заказник для насекомых-опылителей пока что единственный в нашей стране. Но пути к созданию микрозаповедников найдены, и дело теперь за следопытами-натуралистами, которые выявят места обитания диких пчел, шмелей, муравьев, мелких птиц, рептилий, полезных зверушек, застолбят их, нанесут на карты и подготовят для представления в исполкомы нужные бумаги.

Может, это будет и трудно, и ново, и непривычно, но зато это — охрана природы. Пусть маломасштабная, но настоящая, активная и увлекательная. А главное — вполне всем доступная.

•