Мелиттобия задает загадку. В.С. Гребенников. В сб. На суше и на море, Москва, Мысль, 1974, с.252-273

Виктор Гребенников

Мелиттобия задает загадку


Очерк

Чудеса вокруг магнита


До сих пор не припомню, когда и зачем я поставил черную подковку магнита на стеклянную лабораторную посудину, где содержались крохотные насекомые — мелиттобии. В программу моих любительских исследований никакие биофизические эксперименты не входили: я наблюдал развитие этих крошечных преинтересных созданий в микроскоп, очень симпатичных, но ведущих паразитический образ жизни. Личинки мелиттобий — насекомых, относящихся к обширной группе наездников, — питаются куколками и личинками своих же недальних родственников: ос, одиночных диких пчел, шмелей, а также совсем уж близких собратьев — наездников. Из пораженных мелиттобиями куколок шмелей и ос я старался наплодить побольше паразитов, чтобы затем попробовать заражать ими потомство насекомых-вредителей: пилильщиков, некоторых бабочек и мух.

Работа была интересной, но затруднялась тем, что уж очень малы были мои необычные питомцы. Малы и, несмотря на медлительность движений, очень пронырливы. Они ускользали из сосудов, куда я их заточал, через такие тончайшие щели, в которые едва проходила бумажная полоска. Из заткнутых ватой пробирок мои мелиттобии или благополучно удирали, или, пытаясь вылезти, увязали в вате и гибли. Более приемлемыми для разведения наездников оказались лабораторные чашки Коха, но и то приходилось долго подбирать такие посудины, чтобы крышки входили в них очень плотно.

В чашках лежало по куколке, облепленной личинками паразитов, или же ползали взрослые, уже вылупившиеся наездники — крохотные черные палочки неторопливо передвигались по нижней стороне стеклянной крышки.

И тут подвернулся этот магнит. Кажется, доставая какие-то инструменты из ящика под столом, я машинально положил магнит на чашку Коха. А может, дочурка тут виновна.

Итак, магнит — мелиттобии... Пожалуй, ничего особенного. Но на другой день, взглянув на сосуд с насекомыми, я вдруг замер, потрясенный. Под магнитом, по ту сторону стекла, в точности напротив полюсов, темнели две густые кучки насекомых.

Я не поверил своим глазам и подошел поближе. Нет, это была не иллюзия, не обман зрения. Все до одной мелиттобии в чашке Коха собрались только на двух участках: пара темных сгустков под торцами железной подковки, и ни одного насекомого нигде более! Мелиттобий неудержимо влекло магнитное поле.

Зрелище было завораживающим. Оно живо напомнило мне картину, хорошо знакомую и по школьным учебникам, и по нехитрым детским опытам, которые я, помнится, проделывал когда-то в отцовской слесарной мастерской. Насыпав на листок бумаги железные опилки, что собирал на полу под тисками, я подводил к бумажке снизу такой же вот магнит. Опилки, располагались красивым узором, в виде двух соединяющихся веерообразных пучков. То же было и здесь. Плотно, так сказать, плечом к плечу, крошки мелиттобии теснились на стекле под прямоугольными торцами подковки, чуть дальше — пореже. С удалением от полюса число их убывало очень быстро и пропорционально.

Не менее удивительным было и вот что. Мелиттобии — существа тоненькие, продолговатые, похожие на небольшие штришки, сделанные шариковой авторучкой. И они расположились главным образом вдоль силовых линий головками к полюсам. Получился явственный узор магнитного спектра: веретенообразная форма в центре, между полюсами магнита, и лучистые изогнутые веера вокруг полюсов!

Дивиться было чему. Дивиться и радоваться: без специальных чувствительных приборов, без множества тонких опытов, без изнурительных статистических обработок мои чудо-мелиттобии доказывали просто и ясно: смотрите, мол, биофизики, инженеры-бионики, каким четким и определенным образом мы реагируем на магнитное поле! Трудности, которые испытывала доселе наука в четком выявлении магнитных реакций насекомых, заключались, видимо, в неудачном выборе объекта: экспериментаторы имеют дело большей частью с мухами и пчелами, существами непоседливыми, вертлявыми. Другое дело — мои махонькие наезднички, ползающие медленно, четко, осторожно, подолгу не меняющие поз.

Вообще насекомым, потомство которых паразитирует на теле жертвы, медлительность в движениях свойственна редко. Наездники, например, чаще всего действуют молниеносно: настиг жертву, уколол — и дело сделано; быстрота и натиск — вот их стиль. Через некоторое время из отложенных яичек выходят личинки и начинают потихоньку глодать хозяина. У мелиттобий же совсем другие приемы. Крохотная самочка степенно шествует в гнездо дикой пчелы или другого относительно крупного насекомого, вовсе не подозревающего о вторжении тайного и злостного врага его потомства. Именно малые размеры и медлительность в движениях позволяют паразиту остаться незамеченным и в обиталище одиночной пчелы, и в гнезде жалоносной осы, и даже в самом сердце многомушной шмелиной колонии. Мелиттобии — единственные из наездников, которые во взрослом состоянии живут в гнезде своих жертв, постоянно откладывая на них яички. И вот эта медлительность, усидчивость как нельзя лучше помогла узреть их ориентацию в магнитном поле; случайно я нашел чувствительнейший объект.

Я рассуждал еще и так: крошка мелиттобии, которая и летать почти не может (разве что прыгает с помощью крыльев на несколько сантиметров), нуждается в очень тонких и очень совершенных органах чувств, которые должны привести ее к гнезду хозяина. А последнее может находиться и глубоко под землей, и на крыше дома, и в старой галерее жука-древогрыза. Безусловно, остро развитое магнитное чувство помогает им ориентироваться в геомагнитном поле. Но вот как они находят само гнездо пчелы или осы? Не имеют ли эти гнезда свои магнитные поля? Особенно такие гнезда, где много личинок или куколок, лежащих рядом в одинаковых ячейках головками в одну сторону и суммирующих излучения? Мысли мои теснились и путались. Насекомых на Земле не один миллион видов. Я хорошо знал, что мелиттобий в нашей стране изучал только один человек — известный энтомолог-эволюционист С. И. Малышев*, и его статья с описанием жизни наездника вышла в 1911 году. Очень немногие энтомологи занимались этим невзрачным насекомым и за рубежом. Было маловероятным, чтобы кто-нибудь из них захотел выведать у этих чрезвычайно редких в лабораториях тварюшек их отношение к магнитному полю.

Некоторая склонность насекомых ориентировать свое тело в магнитном поле Земли была обнаружена биофизиками, но, повторяю, некоторая, едва уловленная после статистической обработки большой серии опытов. Конечно же, исследователи брали неудачные, маломагнитные живые объекты — мух да пчел. Зато мое уникальное стадо реагирует на магнит всем поголовьем! Нет, подумать только, сколько перспектив, сколько новых открытий подарят теперь миру эти скромные обитатели пчелиных гнезд!


* С. И. Малышев (1894—1967) — крупнейший советский энтомолог, автор многих работ но биологии диких пчелиных, создатель оригинальной теории эволюции инстинктов перепончатокрылых насекомых.


Тут я сообразил, что нужно как-то зафиксировать обнаруженный мною уникальный эффект, и бросился со всех ног к своему приятелю, фотокорреспонденту местной газеты, которого я, к счастью, встретил по дороге в редакцию. Мы заскочили на минутку к нему на квартиру за сменной оптикой и, не теряя времени, поспешили в мою лабораторию. По дороге я размышлял о том, что зря все-таки оставил фотодело. Оно, конечно, хлопотно, и везде, где требовалось, меня успешно выручал карандаш и давний опыт рисования насекомых с натуры. Реалистический рисунок имеет много преимуществ перед фотоснимком. Но вот сейчас, когда потребовалось абсолютно документальное изображение, приходилось горько жалеть, что ликвидировал домашнюю фотолабораторию. Нарисую, допустим, магнитное собрание наездников совершенно точно, но ведь никто же не поверит! Ведь и я сам долго не верил своим собственным глазам.

Но вот и наш подъезд. Быстро взбегаем по лестнице, отворяем дверь в лабораторию. Коллекции, садки, пробирки, микроскоп. Рядок плоских чашек Коха поблескивает на столе у окна.

Черный магнит на одной из чашек. Но мелиттобий под магнитом не было...

Познакомимся с ними поближе

Большинство паразитических перепончатокрылых, или, иначе, наездников, чьи личинки поедом едят других насекомых, во взрослом состоянии ведет невинную жизнь лесных эльфов и питается только нектаром цветов. Здесь их и можно найти во множестве, особенно на соцветиях зонтичных. Этим обстоятельством воспользовались энтомологи, разрабатывающие методы биологической защиты растений от вредителей. Например, сейчас рекомендуется сеять укроп на участках сельскохозяйственных культур, подверженных нашествиям вредителей. Цветки укропа привлекают разнообразных насекомых, в том числе мух-тахин и наездников. Полакомившись любимой пищей, они рыскают неподалеку в поисках жертв и откладывают на их тела яички.

Но напрасно искать мелиттобий на цветках растений. Этих насекомых находили только в жилищах гнездостроящих перепончатокрылых. Это особенно не удивляло: многие взрослые насекомые (скажем, поденки и многие бабочки, в том числе платяная моль) вообще ничего не едят, живя за счет веществ, накопленных организмом в стадии личинки. Они не только существуют, но и откладывают комплекты яиц. Могло быть и так, что мелиттобии вовсе не соблюдают великий пост, а любят сладости, как остальные наездники, но находят их в том же пчелином или шмелином гнезде в виде запасов законсервированного нектара — меда.

Был поставлен такой опыт. Мелиттобий-самочек поместили в три пробирки. В первой находился мед, во второй — живая личинка осы, третья была пустой. Вначале погибли голодавшие затворники, это произошло через две недели. Затем — обитатели пробирки с медом, примерно через такой же промежуток времени. А вот третья партия прожила, откладывая на личинку яйца, много месяцев. Получалось, что взрослое насекомое питается тою же пищей, что и личинка,— явление исключительное для мира наездников.

Самочка мелиттобии, поселившись в чужом гнезде, многие дни и недели терпеливо ждет, пока хозяйское дитя выйдет из яйца и начнет подрастать. Все это время мелиттобия ничем не питается. Когда же личинка поглотит свой медовый запас и сделается большой, самочка начинает покалывать ее микроскопически тоненьким жальцем (яйцекладом). Эти манипуляции имеют двоякую цель: привести в неподвижное состояние — не лишая жизни! — личинку и подкормиться самой. Впрочем, послушаем Сергея Ивановича Малышева (цитирую с большими сокращениями):

По мере того как личинка хозяина подрастает, мелиттобия обращает на нее все больше внимания; не только усиками, но и ртом прикасается к ее коже, на некоторых точках она даже подолгу останавливается. Раны на теле жертвы мелиттобия причиняет своим коротким, в обычное время скрытым под концом брюшка яйцекладом. Это орудие мелиттобия устанавливает вертикально к покровам жертвы и, придерживаясь за нее ножками, нажимает брюшком. В такой позе мелиттобия находится спокойно некоторое время, а иногда всем корпусом делает сверлящие движения.

Все эти приемы приходилось не раз наблюдать и мне. Иногда я подсовывал своим подопечным орешек не по зубам — большую куколку бабочки-бражника, одетую плотной оболочкой, и мелиттобии тщетно пытались просверлить толстенный панцирь. Но предоставим опять слово С. И. Малышеву: На месте укола день-два спустя появляется бурое, впоследствии почти черное пятно, с которым пострадавшая личинка никогда уже не расстается. Таких пятен бывает различное число, иногда очень много. Яйца при описанной операции не откладываются. Эти уколы производят на личинку роковое действие: именно с этого момента судьба ее окончательно решена. Если пораненную таким образом личинку изолировать от мелиттобии, она даже не линяет, не плетет кокона, делается совершенно неподвижной, чрезвычайно вялой и дряблой. Она долго остается мягкой и свежей. Смысл парализования и консервирования мелиттобиями добычи слишком понятен: во-первых, неподвижность жертвы важна для успешной работы самой мелиттобии, для ее же потомства она совершенно необходима; во-вторых, свежее состояние провизии — необходимое условие для питания личинок.

Энтомологам широко известны приемы обездвиживания жертв осами-охотницами: сфексами, аммофилами, помпилами. Они парализуют пойманную для потомства дичь — гусениц, пауков, кузнечиков — глубоким введением жала в определенные места главного нервного ствола жертвы, и та делается неподвижной (но отнюдь не мертвой!) на весь период питания личинок. Мне удавалось наблюдать пауков, парализованных и спрятанных в норки осами-помпилами. Некоторые пауки вскоре даже отходили и обретали подвижность, но у них было явно неладно с психикой: паук не догадывался смахнуть со своего брюшка слабенько приклеенное яйцо осы и выбраться наружу; через несколько дней личинка осы съедала бедолагу заживо.

Но со всеми этими осами — крупными, сильными, энергичными, с длинным прочным жалом — не может ни в какое сравнение идти крошка мелиттобия. Где уж ей достать мизерным жальцем-коротышкой до нервного ствола невообразимо огромной по сравнению с ней личинки шмеля! Зато она обладает более грозным оружием: впрыскивает парализующее вещество под покровы личинки. Введенное в ничтожных дозах под кожицу жертвы, оно постепенно вызывает общий паралич, гораздо более стойкий и надежный, чем летаргия гусениц и пауков, плененных осами-охотницами. Если бы это чудесное вещество удалось добыть или синтезировать в нужных количествах, оно, несомненно, представило бы громадный интерес для науки. Беда опять-таки в том, что мелиттобии уж очень малы (в длину около 1 миллиметра).

Когда толстая личинка надежно замрет, мелиттобия, у которой к тому времени сильно раздувается брюшко, начинает откладывать миниатюрные яички, легонько приклеивая их прямо к телу жертвы. Невооруженным глазом их совсем не видно; в микроскоп яичко кажется жемчужным стерженьком с закругленными концами. На одну личинку откладывается от 30 до 100 яиц, на этом и кончаются заботы о потомстве. Но кончаются только в этой ячейке: наездник прогрызает стенку в соседнюю камеру, где совершает аналогичные процедуры: парализует очередную личинку или куколку хозяина и откладывает яйца. Таким точно образом крохотная, почти незаметная тварюшка захватывает третью ячейку, четвертую, и через некоторое время все потомство трудолюбивой пчелы или другого насекомого оказывается зараженным как бы страшной, роковой болезнью — неким мелиттобиозом.

Наблюдая самочку изо дня в день, видишь, как раздувается ее брюшко, наполненное зреющими яйцами, потом несколько тощает после яйцекладки, но тут же быстро полнеет; объем яиц, отложенных в двух-трех камерах, намного превышает размеры самой мамаши. Каков же источник столь обильного питания, обеспечивающего созревание громадного числа яиц? Опыт с тремя пробирками доказывает, что пищу столь многодетной матери поставляет хозяйская личинка. Может быть, мелиттобия питается какими-нибудь ее выделениями? Однако наездник заражает не только личинок, но и куколок (даже более охотно). У куколок же, как известно, приостановлены все внешние отправления, кроме разве дыхания.

Загадка разгадывается в результате очень пристальных и внимательных наблюдений. После очередной инъекции мелиттобия не спешит уползать с обработанного участка тела жертвы, она ощупывает место укола усиками, как бы проверяя, надежно ли выполнена работа. Наблюдая в этот момент насекомое сверху, со спины, ничего особенного не заметишь. Но если удастся посмотреть на нее в микроскоп сбоку, тайна раскрывается сразу. Мелиттобия слизывает жидкость, выступившую из тела личинки через прокол. Жидкость сочится из ранки несколько минут, и за это время самочка основательно заправляется, а тогда уж переходит на другое место или отползает в сторону.


Через крохотную дырочку, прогрызенную мелиттобией-самкой в коконе дикой пчелы, спустя некоторое время выйдет несметное полчище наездников, в которых целиком превратится пчелиная личинка. Справа вверху — мелиттобия, парализующая хозяйку, ниже — созревшая для яйцекладки, слева — яйца и личинки разных возрастов; по куколкам ползает самец наездника


Вот таким оригинальным способом мелиттобия-самочка добывает свою пищу — свежий мясной бульон.

Не отворачивались, впрочем, мои питомцы и от сладкого угощения: понемножку лизали пчелиный мед, а особенно охотно уплетали желе, сваренное из меда и агар-агара. Но это были недавно отродившиеся самочки, еще не нуждавшиеся в белковой пище.

Были у крохотных насекомых и другие странности, но о них я расскажу позже. А сейчас пора к магниту.

Феномен повторяется

Я ошалело глядел на чашку Коха, в которой мелиттобии и не думали реагировать на близость магнита. Лишь несколько насекомых ползало по крышке в разных направлениях, все же остальные сбились в кучу уже в другом месте — на той стороне чашки Коха, что была ближе к окну. Эта-то привычка мелиттобий была мне давно знакома. Называется она фототаксисом и заключается в том, что насекомое стремится к источнику света. Мои мелиттобии особенно дружно собирались на самой освещенной стороне сосудов по утрам; достаточно было быстро повернуть чашку на 180 градусов, как в сторону окна широким фронтом двигалось забавное войско маленьких черных солдатиков.

Может быть, стремление к свету оказалось сильнее магнитной страсти? Но почему же ни одной мелиттобии не было на освещенной стороне чашки час назад?

Я вертел в руках подковку магнита, размышляя обо всем этом. Потом поставил его опять на чашку Коха; и тогда к его концам поползли некоторые наезднички. Показалось? Нет, вот еще одно крохотное насекомое, из тех, что ползали снизу по крышке, повернулось головкой к магниту и, поведя усиками, двинулось прямехонько на южный полюс. За ним еще одна, еще и еще... Такая же картина у северного полюса: вот под стеклом напротив оконечностей магнита уже собрались небольшие кучечки насекомых; эти скопления все растут, растут; вот почти все остальные мелиттобии повернулись, и неспешно, но уверенно шествуют именно сюда, к этим двум пунктам... С затаенным дыханием я смотрел на загадочную картину притягивания насекомых магнитом.

Но уже одиннадцатый час. Нужно быстро собраться и — какая жалость! — уходить. Ничего не поделаешь: в десять сорок начинаются мои уроки в художественной школе. Опаздывать нельзя. Но стоит ли паниковать? Теперь можно чувствовать себя более спокойным: феномен повторяется, притягательные свойства магнита, исчезнувшие в девять утра, начинают, как видно, нарастать к полудню. Интересно, черт возьми, интересно!

Нужно набраться хладнокровия и терпения и повнимательнее наблюдать. Загадка будет разгадана!

Родословная мелиттобий. Из дневника наблюдений

Полное видовое латинское название нашего наездничка — Melittobia acasta. Есть и другие виды мелиттобий, они тоже паразитируют на насекомых и тоже имеют свои, особенные повадки. Чтобы знакомство ваше с мелиттобиями было более полным, не обойтись без всех официальных титулов. Итак, вид — акаста, род — мелиттобия, семейство — авлофиды, надсемейство — хальциды, подотряд — стебельчатобрюхие, отряд — перепончатокрылые, класс — насекомые. Громоздкость этих рангов и категорий — следствие не только большого числа видов насекомых, но и различных степеней взаимного их родства. Большинство читателей найдет здесь своих давних знакомых разве что в ранге подотряда: к стебельчатобрюхим перепончатокрылым относятся муравьи, пчелы, осы. Но вот кто такие хальциды и тем более эвлофиды, знают лишь немногие специалисты. Так что с одной из эвлофид — мелиттобией, по всей вероятности, читатели здесь знакомятся впервые. Поэтому, думается, не лишне рассказать об интереснейшем предположении ученых.

Исследователи приходят к выводу, что семейная жизнь мелиттобий кое в чем близка к таким сложноорганизованным насекомым, как муравьи. Быть может, инстинкты далеких муравьиных предков, прамуравьев, живших еще не семьями, а в одиночку, имели много общего с повадками наших наездников. И именно из подобных рефлексов и повадок сформировались сложные взаимоотношения в муравьиной семье с дальнейшим распределением разнообразных обязанностей.

В самом деле, жизнь мелиттобий очень отличается от жизни прочих наездников именно в муравьиную сторону. Во-первых, у них есть постоянный дом, гнездо, где воспитывается несколько поколений насекомых. Гнездо, правда, не свое, чужое, но все же в этом обиталище выводок мелиттобий прописан постоянно. Постоянный же дом — это прогресс, шаг вперед к общественной жизни. Во-вторых, самка отыскивает провизию, которой питается и сама, и кормит его же личинок. Кормит не в полном смысле: личинки питаются сами, но зато мать от них далеко не отходит, находясь неподалеку, в том же гнезде. Это уже второй, более значительный шаг к муравьям. В-третьих, мамаша-мелиттобия жива и тогда, когда ее потомство становится крылатым, причем не только первого, но даже второго и третьего поколений. До настоящей семьи здесь уже, как видите, совсем недалеко.

Есть и другие признаки, роднящие мелиттобий с муравьями, но здесь я рискну добавить лишь один штрих, чисто этологический, подмеченный мною как у мелиттобий-самочек, поселившихся в пчелином гнезде, так и у молодых муравьев-лазиусов и кампонотусов, впервые заложивших новое гнездо и ожидавших первое потомство. И у тех и у других одинаковы многие привычки: характер движений, неторопливость и, если можно так выразиться, некая отрешенность, отчего насекомое кажется таинственно-глубокомысленным.

На всех своих шестиногих питомцев у меня заведены досье — папки, куда раз за разом в хронологическом порядке складываются листы, листки и даже клочки бумаги с записями и зарисовками. Одни досье тощие (и таких большинство) — это перегнутые вдвое странички с одним-двумя набросками и парой записей: Наблюдения прекращены по случаю преждевременной (или естественной) кончины какого-нибудь крохотного лесного аборигена, унесшего, так сказать, с собой все свои секреты. Другие пачки потолще: было кое-что поинтересней. Третьи (а таких всего несколько) неимоверно распухли. Приходится заводить новую папку.

Дело о мелиттобиях тоже отделилось от Жизнеописаний пчел-листорезов: именно в гнезде этой дикой пчелки я и увидел впервые пигмея-наездника. Ячейки листорезов — цилиндрические стаканчики, сработанные пчелой из искусно свернутых обрезков листьев,— наполняются медовым тестом, в которое откладывается яичко. В крышке одного из стаканчиков я и обнаружил проеденную кем-то маленькую дырочку. Сразу же вскрыл зеленый домик и не ошибся: кроме личинки пчелы там находился крохотный незнакомец (тогда я еще не знал его названия). Он меня вовсе не испугался, а немного подождал, повел усиками, повернулся и невозмутимо отступил в глубину чужой квартиры, куда-то за толстую спину пчелиной личинки.

Квартирант оказался необычайно интересным. И во все последующие часы, когда, затаив дыхание, наблюдал крошек мелиттобий, я в своей нехитрой любительской лаборатории испытал высшее счастье натуралиста и исследователя — счастье общения с Живой Природой.

Итак, выписки из Дела о мелиттобиях... Первые записи — утреннюю и обеденную — опускаю: события эти описаны выше. Даты наблюдений: 25—26 сентября 1970 года. Место наблюдений: город Исилькуль Омской области, моя квартира. Встретятся сокращения: М — магнит, MЛT — мелиттобии.


23 часа. М — на крышке, полюсами к западу и востоку. Слабая концентрация МЛТ у обоих полюсов. М повернут по азимуту на 90°. Заметной реакции нет.

0 часов. Явная концентрация МЛТ у полюсов; располагаются главным образом по силовым линиям М.

1 час. МЛТ под М меньше: расползаются. Не прячутся ли МЛТ под темные торцы М? Но нет, лезут под них и в темноте.

1 час 30 минут. Кроме М на крышку помещены: а — черная бумажка, б — труп шмеля (источник природного таинственного излучения?), в — металлический цилиндрик (поршень шприца), г, д — две пробки, е — пузырек со спиртом.

1 час 40 минут. Слабая, но заметная концентрация МЛТ у полюсов М. Очень хорошо выраженная плотная кучка МЛТ вокруг в (немагнитного!); слабее — под а.

1 час 50 минут. Вся композиция повернута на 90° по часовой стрелке (изменено положение всех объектов к магнитному полю Земли). Свет выключен.

4 часа. Свет включен на несколько минут. Не заметно никакой концентрации МЛТ ни под М, ни под ае.

6 часов. МЛТ не реагируют на присутствие М и ае, но начали собираться на освещенной стороне чашки (светает).

8 часов. Солнце освещает М. Все МЛТ у полюсов!

Эврика! Нашел! Ведь магнит-то нагрело солнце!


...Вот и конец записям этой неспокойной ночи и всей магнитной истории, конец переживаниям, сомнениям и нелепым предположениям. Все встало на свои места. Было, конечно, жаль, что совсем ни при чем оказались магнитные свойства этой подковки, попадавшей утром под солнечные лучи и собиравшей под прогретое стекло теплолюбивых насекомых.

Открытия не произошло...

Но я все равно был доволен: загадка, какой она ни была, разгадана полностью, и это самое главное.

А как же объяснить, что мелиттобии собирались под магнит и днем, когда солнце в окно лаборатории уже не светило, и в полночь, да и не только под магнит, а под металлический цилиндрик и даже под бумажку? Какое уж ночью от бумажки тепло?

Ответ, увы, прост. Перед тем как поставить магнит на чашку, я вертел его в руках, изменяя его ориентацию или просто раздумывая о феномене. Долго держал в теплой руке поршенек от шприца. Долго укладывал и черную бумажку, прогрев при этом пальцами участок стеклянной крышки вокруг клочка бумаги. В этом все дело.

Ну а откуда картина магнитного спектра из телец мелиттобий? И тут ответ несложен. Чуткие к теплу насекомые поворачивались головками к его источникам — концам подковки.

Ну а почему же мелиттобии столь чувствительны к теплу?

В литературе я объяснения этому не нашел, а сам полагаю так. Ориентируясь на источник тепла, они разыскивают гнезда шмелей и пчел. В гнезде шмелей, например, нормальная температура 30—37 градусов, то есть близка к температуре человеческого тела. Такое тепло необходимо для нормального развития шмелиных личинок. Горючим же служит... мед. Перерабатывая, пережигая его в своих телах, шмели превращают химическую энергию в тепловую. В результате вырабатывается большое количество калорий, что очень хорошо заметно в семьях шмелей, содержащихся в лаборатории. Как только запас меда в гнезде иссякает, температура внутри гнезда быстро падает; подольешь горючего в кормушку, где уже в нетерпении толкутся несколько мохнатых истопников, через считанные минуты красный столбик градусника весело поползет вверх. Если одного из истопников в этот момент осторожно взять пальцами за бока, удивишься небывалому ощущению: насекомое очень теплое. Будто держишь маленькую мохнатую кошечку. А когда в прохладный августовский утренник запустишь озябшую руку в недра шмелиной кочки, устроенной где-нибудь у подножия дерева в лесу, покажется, что окунул пальцы в горячую воду.

Так вот, по-моему, излучаемое тепло — великолепный индикатор, термомаяк для самочек мелиттобий, разыскивающих гнезда своих будущих жертв. На своей гипотезе я не настаиваю: проверить ее пока не удалось. Но термотаксис — стремление двигаться к источнику тепла — оказался у мелиттобий довольно выраженным. Это проявилось даже в таком грубом опыте. Я прикладывал палец к прохладной крышке сосуда всего на одну-две секунды, и через минуту здесь собиралась изрядная компания наездников, впоследствии медленно расползавшихся вслед за растущей тепловой кляксой на стекле.


...Я прикладывал палец к стеклянной крышке сосуда, и через минуту здесь собиралась изрядная компания наездников


Моему знакомому фотографу, начавшему уже было посмеиваться над открывателем таинственных излучений, удалось сделать несколько интересных снимков во время этого нехитрого опыта.

Едоки с причудами

Теперь, когда история с магнитом разъяснилась, пришла пора рассказать о других интересных сторонах жизни мелиттобий.

Меня как-то весьма заинтересовала такая картина. Почти съеденная личинка пчелки-коллета была облеплена множеством личинок мелиттобий. Личинки еще маленькие, недоростки, а от жертвы остались, так сказать, лишь рожки да ножки. Чем же будут питаться мелиттобиевы дети, которым нужно еще расти да расти? Их ведь — не менее сотни! Ползать они не могут, лишь чуть шевелятся, весь их продовольственный резерв только в той ячейке пчелы, где они появились на свет; моя же лабораторная-компания находилась на чистом дне стеклянной чашки.

Гляжу на другой день: жертва доедена, личинки осели на стекло, повторяя формой своего скопища бывшие контуры мясного пирога, чуть подросли. На третий день личинки медленно шевелятся, подросли еще больше. На четвертый день они оказались еще крупнее, но их стало явно меньше! А на седьмой день личинки были вполне взрослыми, толстыми, и их осталось десятка два.

Потом они слегка преобразились, стали неподвижными и гладкими (стадия предкуколки), и уж затем превратились в куколок, похожих на крохотные статуэтки-амулеты из полупрозрачного мрамора или опала со вставленными по бокам головок рубиново-красными глазками.

Нетрудно догадаться, что произошло. Но произошло столь тихо, естественно, без всякого драматизма, что убеждаешься: это естественный процесс, необходимый для выживания вида. Пожирание особями одного вида друг друга называется каннибализмом. Обычно такое явление вызывает отвращение. Но у насекомых каннибализм выглядит чрезвычайно нужной мерой. Действительно, что бы сталось с личинками наездников, лишенных пищи, но еще молодыми, если бы они не поступили таким образом? Они все до одной погибли бы.

Самочка засевает жертву яйцами очень обильно. Меньше их класть рискованно: небольшой несъеденный остаток жертвы загниет в тесной ячейке и загубит потомство наездника. Лучше не рисковать и отложить побольше, и тогда куколка или личинка шмеля, пчелы или осы почти без остатка преобразуется в хорошо развитых взрослых мелиттобий, число которых хоть и меньше количества отложенных самкой яиц, но тем не менее огромно.

Однажды я извлек из зараженного наездником гнезда большую увесистую куколку самки мохового шмеля. Под микроскопом она казалась как бы обсыпанной светлым бисером: во всех складках ее покровов теснились кучки яиц мелиттобий. Куколку я положил в отдельную чашку Коха, которую через некоторое время обмазал по краям пластилином, чтобы полностью исключить хотя бы единичные побеги будущих взрослых мелиттобий. Ждал я очень долго, несколько месяцев, пока все полчище наездников повзрослело и погибло из-за отсутствия новой пищи для себя и для будущего потомства. Затем трижды пересчитал погибших насекомых (на подсчет ушло несколько часов). Цифра оказалась громадной: одна куколка шмеля превратилась в 928 мелиттобий! Полагаю, что яиц было много больше тысячи, так как жертва оказалась съеденной дочиста, а стало быть, не обошлось без каннибализма.

Впрочем, на одну куколку или личинку жертвы могут откладывать яйца несколько самочек мелиттобий. Вообще возможны такие варианты существования их в одной ячейке: 1) мелиттобия-одиночка; 2) мелиттобия-мать с повзрослевшими дочерьми; 3) мать, дочери и внучки; 4) мелиттобии-сестры; 5) самочки не являются близкими родственниками и проникли в ячейку каждая сама по себе; 6) смешанные варианты. Все это, однако, не умаляет впечатления о чрезвычайной плодовитости крохотных насекомых — подлинного бича шмелей и диких пчел. А домашних?

Наше счастье, что по каким-то неизвестным причинам мелиттобии не вхожи в медоносные обители наших славных тружениц. Может быть, им чем-то неприятен воск? Однако другие материалы они проедают беспрепятственно: земляные толстые пробки в гнездах одиночных ос, многослойные крышки из листьев в ячейках пчел-листорезов, шелковые коконы шмелей. Как бы там ни было, наездники не плодятся в семьях медоносной пчелы. Но когда я предложил мелиттобиям самочкам куколку домашней пчелы, то они совершили над ней все нужные ритуалы, и через некоторое время личиночки наездника охотно уписывали новое для них блюдо.

Кроме паразитизма и каннибализма мелиттобиям свойствен еще один изм — так называемый суперпаразитизм. Дело в том, что на потомстве диких пчел и шмелей паразитируют и другие тунеядцы самых разнообразных размеров; наиболее крупным из них личинки пчелы хватает только на один рот, другие разбойничают целыми компаниями (хотя ни один из них по плодовитости не сравнится с мелиттобией). Это довольно крупные хальцидовые наездники монодонтомеры, изумительно красивые осы-блестянки хризиды, стройные, длиннотелые наездники гастерупции и многие другие. И нередки такие ситуации: личинка трудолюбивой пчелы пошла на корм потомку монодонтомера, а того заели мелиттобии. А если вторичного паразита одолеют другие наездники (например, птеромалюсы), то мелиттобии столь же успешно закусят и их детками: в цепи уже не три, а четыре звена; читатель может прикинуть, кто в подобном варианте цепи питания вреден и полезен для пчел: монодонтомер, птеромалюс или мелиттобия, имея в виду, что два последних к тому же еще и каннибалы.

В березовых колках Прииртышья, на их опушках и полянах я проследил несколько других цепей. Большущая шустрая оса-помпил одолела грузного пузатого паука-крестовика. Паук был парализован меткими ударами жала — сначала в ядовитые челюсти-хелицеры, затем в нервный ствол. Трофей был упрятан в специально вырытую пещерку.

Через много дней в пещерке вместо паука, как и следовало ожидать, находился продолговатый шелковый кокон осы. Внимательный осмотр показал, что кокон как бы пробит крохотной пулькой: в боку зияла круглая дырочка. Вскрыл я шелковый мешок (он оказался многослойным) и нашел на его дне... только кучку красноглазых куколок наездничков. Из них вышли вскоре и взрослые мелиттобии.

Проследим за звеньями этой цепи питания: мелиттобия (паразит, каннибал) — оса-помпил (охотник-парализатор) — крестовик (охотник-сетепряд) — летающие насекомые, на которых охотится паук (каждое из них может служить звеном другой, очень длинной цепочки).

Новый член семейства

Наблюдая за мелиттобиями очень тщательно и долго, я так и не смог понять, как ее крохотные личинки сосут свою жертву. Головой к ее покровам они даже не приникают; впрочем, где у них головной конец тела, сразу и не разберешь. Поверхностные покровы личинок влажны, и это позволяет им удерживаться на теле жертвы. Впрочем, приклеиваются они как-то боком и толстеют. А жертва худеет. Снимешь личинку осторожно иголкой, переклеишь на другое место жертвы — она приживается и здесь, делается через день-два заметно крупнее. А под ней, на теле жертвы, ни дырочки, ни пятнышка. Может быть, соки просачиваются прямо через покровы той и другой личинки, заставляя одну худеть, а другую толстеть, происходит как бы направленная диффузия жидкости через двойную мембрану? Или личинка мелиттобии выделяет какой-то секрет, растворяющий слегка покровы хозяйки, и незаметно посасывает выступивший бульон? Сказать трудно, нужны специальные опыты. Во всяком случае все личинки лежат спокойно, бочком, часто в стороне от точек инъекций самки, и не вгрызаются головным концом тела в пищу, как это делают, к примеру, личинки паразитических мух-тахин или наездников покрупнее. У кормящейся личинки мелиттобии не заметно почти никаких движений. Только там, где просвечивают пищеварительные органы, видна иногда как бы пробегающая волна: значит, трапеза идет полным ходом.

Перед тем как стать куколками, эти червячки опорожняют кишечник, и повсюду у мраморных статуэток виднеются темные извитые шнурочки помета. У наездников во время кормежки и роста личинок гадить не полагается, и весь помет выбрасывается только единожды — перед окукливанием.

Затем куколки темнеют, и вскоре на свет появляются молоденькие мелиттобии, точь-в-точь такие, как их матушка.

Однажды из одной куколки появилось очень странное существо. Оно было не черным, а бледно-рыжим, каким-то кургузым, с узловатыми кривыми усиками и укороченными недоразвитыми культяпками вместо крыльев. В семье не без урода,— решил я. Мне нередко приходилось видеть насекомых с браком, родившихся то со слипшимися крыльями, то с укороченной ногой. Уродливая мелиттобия смешно ковыляла по стеклу пробирки, задрав свои никудышные крылышки. Иногда она натыкалась усиками на какую-нибудь из своих сестер, и, если та сторонилась, уродливая торопливо гналась за ней. Но откуда у дефектного насекомого столько энергии? Да и повадки какие-то другие. Я решил внимательно рассмотреть уродца в микроскоп.

Насекомое это вообще не напоминало наездника! Голова крупная, широкая, а глазки крохотные, точечкой, в то время как у мелиттобий глаза большие, фасеточные. Жвалы тоже не такие, как у мелиттобий, а узкие и острые. А вот усики не просто уродливо-узловатые, как показалось мне вначале, а очень сложной конструкции и имели на первом членике (считая от головы) специальное расширение, как бы объемистый карман, оттого и казались раздутыми.

Еще один вид паразита? Но какой? Странное насекомое походило даже немного на муравья, но необычные усики, крылья и точечные глаза говорили о принадлежности к другому племени.

И вдруг я все понял. Уродец, наткнувшись на одну из мелиттобий, пришел в явное возбуждение, забегал вокруг нее, смешно приподняв туловище на кривых ножках и оттопырив крылышки. Потом прикоснулся усами к ее усикам. Подобные манипуляции следовали одна за другой. Сомнений быть не могло — это самец!

Появление нового, необыкновенного жителя в пробирке было значительным событием для ее обитательниц. Компания в пробирке теперь напоминала стайку кур и бойкого петуха. Сходство, несмотря на разницу во внешности, было разительным. Самец постоянно хорохорился, петушился, бегал вокруг самочек, без устали дрыгая усиками и лихо вздернув крылья-культяпки. Было странно видеть, как насекомое, притом едва различимое глазом, выполняет брачные ритуалы, очень похожие на птичьи или звериные. Упорно стараясь понравиться той или иной самочке, рыжий кавалер гонялся за нею, принимал уморительные позы, нахально приставал, если та его не замечала, а когда уж совсем надоедал самке и она умудрялась удрать, то он, потеряв ее из виду, в панике бегал кругами и искал беглянку. Если при этом на пути попадалась другая самка, он тут же приударял за нею.

Нормального потомства от таких близкородственных браков я особенно не ожидал: ведь одна из самок была мамашей кавалера, остальные — сестрами. Я считал, что в природных условиях не случается внутрисемейных браков, ведущих к вырождению потомства. Но все мои самки мелиттобии дали многочисленное и полнокровное потомство. То же наблюдалось в течение многих поколений. Возможно, близкородственное спаривание вполне нормально для мелиттобий.

Действительно, если хорошенько подумать, встреча самца и самки из гнезд, разделенных хотя бы десятком метров,— предприятие трудноосуществимое. Зрение у самца очень плохое: единичные простые глазки в отличие от сложных фасеточных не дают возможности распознавать форму предметов. Насекомое отличает только свет от тьмы. Самец находит самку, лишь наткнувшись на нее во время своих брачных пробежек внутри, гнезда. Он не способен передвигаться по мало-мальски неровной поверхности, спотыкается, опрокидывается, а посаженный на лабораторный стол, не знает, куда идти, и в панике топчется на месте. Разительный контраст с остроглазыми, быстроногими, быстрокрылыми самцами многих других насекомых, способными учуять самку за многие метры и километры и преодолеть это расстояние, в считанные минуты.

Может быть, крылатые самки разыскивают на воле своих супругов сами? Однако следует иметь в виду, что крыльями они пользуются крайне редко и способны с их помощью совершать лишь коротенькие прыжки.

О многом говорит и светлая пещерная окраска самца-домоседа, вернее, отсутствие пигментной окраски покровов, через которые желтовато просвечивают внутренности. Точно так же обесцвечены покровы желтых луговых муравьев, почти никогда не выходящих наружу, многих подземных личинок и других обитателей темного царства.

Итак, наблюдения позволяют сделать вывод: встреча самца с самкой происходит в гнезде хозяина, где поселились мелиттобии. Такого нет ни у других наездников, ни у муравьев. Странные и своеобразные насекомые, эти мелиттобии!

А вот ритуал, который заставляет провести параллель с повадками высших животных — рептилий, птиц, млекопитающих. Это брачные турниры самцов мелиттобий, часто переходящие в жестокие драки и иногда кончающиеся смертью одного из вояк. Вот что пишет С. И. Малышев:

Первый окрылившийся самец медленно роется среди куколок; берет в лапки то одну из них, то другую. Со вторым самцом он встречается недружелюбно; один постоянно старается держаться в стороне и прячется, а другой его преследует при всяком удобном случае. Не проходит и суток, как появляются результаты враждебных отношений: один из самцов с откушенным брюшком и лапками, а часто и без головы, валяется в стороне, победитель же единовластно производит свой осмотр куколок. Но вот окрыляется третий самец; снова преследование, и снова борьба с роковым исходом. Подобные факты повторяются много раз, обыкновенно до появления самок, так что мне с недоумением пришлось констатировать непримиримую ненависть, точнее, ревность, у таких крошечных существ.

Правда, смертельные исходы случаются куда реже, когда в том же сосуде появится много взрослых самок. Но все равно и тогда частенько приходится видеть, как два потешных соперника, столкнувшись ненароком, норовят куснуть друг друга или положить на лопатки.

Тайна сныть-травы

Как же эти насекомые завоевывают пространство в природных условиях? Наиболее вероятный способ — расползание самок от места рождения пешим ходом. При своей громадной численности такая орда способна преодолевать метр за метром, пока, глядишь, одна из счастливиц не почует вожделенное тепло шмелиного гнезда или запах пчелиных ячей... Но особая удача ее ждет, если это не единичное гнездо, а колония. Ведь многие дикие одиночные пчелы (галикты, листорезы, антофоры, дазиподы) селятся бок о бок, образуя на небольшой площади целый пчелиный городок. Часто они гнездятся в полых сухих тростинках, которыми кое-где и сейчас кроют крыши домов и сараев, и тогда почти каждая удобная тростинка представляет собой заселенную квартиру. Человек, хозяин постройки, большей частью и не подозревает, скольким полезным насекомым он дал кров, хотя, может быть, и видит иногда мух, вьющихся у застрехи. Множество диких пчелиных гнездится, как правило, и в старых бревенчатых стенах.

Здесь хочется упомянуть об одном сарае, крытом тростником. Кровля эта, по свидетельству С. И. Малышева, представляла любопытную картину. Исследователь пишет: Я напрасно старался найти обитаемые гнезда одиночных ос или пчел: всюду виднелись свежие следы опустошения, произведенного мелиттобиями, и, следовательно, главная причина, сделавшая крышу необитаемой для одиночных ос и пчел, лежала в чрезвычайном размножении мелиттобий.

Стало быть, расселение этого наездника происходит особенно успешно и быстро в пчелиных городках, обитателей которых он губит подчистую. И тем не менее многие пчелиные и осиные колонии абсолютно не заражены. Допустимо ли, чтобы сюда за десятки лет не проникла ни одна мелиттобия? Вообще каковы причины, сдерживающие размножение и распространение этого наездника в колониях пчел и шмелей? Больных мелиттобий мне видеть не приходилось. Хищники на такую мелюзгу внимания не обращают. Паразитов из мира членистоногих у крошек мелиттобий нет совсем. Вот и думай, отчего мелиттобия не уничтожила до сих пор всех диких пчел на Земле и что именно препятствует им размножаться выше некоей строго установленной нормы. Это одна из множества тайн экологии, которые еще предстоит разгадать.

То, какие совершенные и почти неуловимые для начинающего исследователя способы расселения насекомых придумала мудрая природа, я хочу показать на примере другого, столь же малоизвестного насекомого, с которым мне тоже приходилось иметь дело.

Я уже говорил, что многие наездники, мухи и другие насекомые очень любят лакомиться нектаром зонтичных растений. В наших краях — окрестностях города Исилькуля — зонтики сибирского борщевика в иные дни буквально истекают нектаром, особенно в тех уголках леса, где мало насекомых. А вот другие зонтичные (дягиль, морковник, сныть, укроп) хоть нектара дают и меньше, но для насекомых куда привлекательнее. Чтобы разобраться в этом получше, я набрал целый букет цветущих зонтиков разных диких растений, чтобы дома хорошенько рассмотреть цветки в бинокуляр и узнать, где и как у зонтичных образуются, хранятся и выдаются насекомым капельки сладкого угощения.

Поставил я банку с букетом на стол, снял головку бинокулярного микроскопа со штатива и, действуя ею, как биноклем, с руки, стал обследовать букет. Он превратился в дивную страну с прохладными зелеными закоулками между стеблями и листьями, с круглыми и гранеными стволами-колоннами, возносящимися вверх. А там цветы каких-то сказочных, неземных растений, которыми всегда кажутся в бинокуляр нехитрые цветочки сибирских скромных травок. И вдруг я заметил, что лепестки и пестики некоторых цветков дягиля и сныти испещрены мельчайшими коричневыми точками — не иначе это помёт каких-то неряшливых и неблагодарных едоков. Но что это! Частички помёта вроде бы шевелятся. Я сорвал цветок, положил его на столик микроскопа, вновь установленного на штативе. И увидел... маленьких, совершенно микроскопических пиявочек, которыми был усеян цветок. Они шевелились и напоминали то рыбок, то широкие восклицательные знаки, прикрепленные узким концом к тычинкам, рыльцам и лепесткам растения. Некоторые из них слегка покачивались, медленно и ритмично изгибая тельце в сторону. Иногда одна пиявочка сидела на другой, в некотором роде удлиняя первую, и эта странная пирамида тоже покачивалась, будто что-то искала и ловила в воздухе около цветка.

Затем я разглядел, что тельца их явно сегментированы и снабжены головой, в которой просвечивают острые жвала-крючочки. Значит, мои зверушки относятся к членистоногим! И я тут же нарисовал несколько своих новых натурщиков. Откуда и как они попали на цветы?

И тут я вспомнил: несколькими днями раньше на таких же зонтиках мы с дочуркой насобирали преинтереснейших наездников: довольно крупных, горбатых, с плотным телом металлически-зеленого, почти черного цвета и блестящим черным брюшком. Наездники были очень смирные, и мы собирали их руками, как темно-зеленые драгоценные камешки, аккуратно разложенные на зонтиках сныть-травы, морковника и дягиля. Еще одна интересная подробность: насекомые восседали на еще не распустившихся бутончиках зонтичных, а значит, сладкий нектар их не интересовал. Но связаны ли эти два явления: странные насекомые на зонтиках и микроскопические червячки на таких же цветках?

Проверить предположение оказалось нетрудно. Свободное от каких-либо насекомых растеньице морковника помещено в банку, туда же вытряхнуто несколько наездников. И вот результат: через несколько дней в бутонах, там, где сошлись в звездочку еще не распрямившиеся лепестки, появились кучки овальных микроскопических яиц. Еще неделя — и яйца превратились в пиявочек.

Было ясно: это тоже начало цепи, наверное, очень своеобразной. Пиявочки, несомненно, заняли такие позиции, чтобы прицепиться к насекомому, которое может сесть на цветок. Зачем им прицепляться? Конечно же, затем, чтобы отправиться в чье-то гнездо и там продолжить (или завершить) свой цикл развития. Но в гнездо какого именно насекомого?

Они мгновенно и очень ловко перескакивали на любой движущийся у цветка предмет: конец иголки, бумажку, пинцет, — стоило лишь приблизить приманку на достаточно близкое расстояние. Но убедившись, что это обман, пиявочки-личинки проявляли признаки тревоги и начинали ползать по игле или бумажке, забавно прикрепляясь к ней то головкой, то хвостиком.

Шли дни. Личинки явно не росли, ничем не питались, и все так же, рассевшись по краям уже начавших вянуть лепестков, терпеливо ждали хозяина, изредка покачиваясь. Кого я только не сажал на цветок! Диких пчел, лесных клопов, мух, жуков. Иногда брал в пинцет отдельную ножку или усик насекомого и под микроскопом подсовывал личинкам. Правда, некоторые из них прицеплялись к приманке и ползали по ней, но всеобщего энтузиазма я не замечал и так ничего и не добился.

Хозяин личинок наездника упорно не желал себя выдать. Мои терпеливые зверушки отказывались от всякой еды (меда, мясного сока), они ждали таинственного Хозяина, который перенес бы их куда-то для дальнейших превращений. Пришла осень, отцвели последние цветы сибирских луговин и опушек, погибли и мои наездники, похожие на зеленоватые блестящие угольки, и их крохотные личинки. Остались лишь рисунки в моем альбоме, скупые строчки записей да неразгаданная тайна.

А недавно я почти все выяснил. Помогли книги, хотя разгадка все время была буквально рядом. Что мне мешало подсунуть моим питомцам вместе с мухами, клопишками и жуками муравья? Ведь в моей лаборатории проживали несколько муравьиных семей разных видов.

Цикл развития эвхаритид (так зовутся эти наездники) оказался таков. Микроскопическая личинка первого возраста — планидия, едва коснувшись тела муравья-работяги, пришедшего за сладким нектаром растения, прицепляется незаметно к любому его волоску, едет с ним в муравейник, а там переползает на муравьиную личинку. Тогда уж планидия превращается в обычную червеобразную личинку, выедающую жертву изнутри (иначе муравьи-няньки немедленно обнаружили бы и уничтожили паразита). Перед смертью личинка муравья свивает себе традиционный шелковый кокон. Но из него выходит взрослая крылатая эвхаритида, выбирается из муравейника и улетает.

Теперь мне стало понятным преимущество необычной горбатой формы тела и гладкого полированного брюшка эвхаритиды: такое бронированное существо выберется целым даже из муравейника...

И еще вопросы...

Вернемся ненадолго к главным героям нашего повествования — мелиттобиям. Вспомним еще раз самца, повергшего меня в изумление своей внешностью и повадками. Что, к примеру, будет, если самца поблизости от гнезда не окажется? Не прервется ли тогда в этой ячейке пчелы цепь поколений наездников?

Нет, не прервется, природа предусмотрела и такой вариант. Юное создание с тонкой талией и радужными крылышками, оказавшись в одиночестве, все же откладывает на жертву яйца, правда немного. Из них выходят личинки, но поведение матери-девственницы по отношению к детям уже резко отлично от оплодотворенных самок. В этом случае мать совершенно не отходит от своих немногочисленных детей, лелеет их, ощупывает усиками, облизывает. Эти повадки удивительно схожи с заботами о первом потомстве матери-муравьихи. Мелиттобия печется о своих детишках до той самой поры, пока они не окуклятся и не превратятся во взрослых насекомых, среди которых непременно родится особь мужского пола — сын. И через несколько минут долгожданный сынок делается супругом. Самка резко увеличивает кладку яиц, быстро засевая ими живую обездвиженную жертву. А если такой мамаше-одиночке оставить одно-единственное яйцо, то из него разовьется только самец. Это блестяще доказал в своих опытах С. И. Малышев.

Не уникальное ли это явление в животном мире вообще: при критической ситуации насекомое-самочка так программирует все таинства, происходящие при рождении потомства, что обязательно появляется супруг?

Я назвал такую ситуацию критической. Но может быть, для мелиттобий она самая что ни на есть нормальная? То есть если покопаться поглубже, то не окажутся ли мелиттобии новым, исключительно благодатным материалом для генетических, цитологических и других исследований?

Не раз у меня рождалась и такая мысль: нельзя ли попытаться использовать мелиттобий для биологических методов борьбы с вредителями сельского хозяйства? В моих пробирках и чашках мелиттобии, лишенные традиционных жертв, успешно обездвиживали личинок и куколок муравьев, ос-помпилов, паразитических мух, жуков-навозников и даже куколок бабочек. Не удастся ли разведенными в лабораториях мелиттобиями засевать поля и огороды, пораженные вредителями? Ведь другой крохотный наездник, трихограмма, уже широко используется для уничтожения яиц вредных насекомых.

...Вот еще один листок из моего Дела о мелиттобиях:


15 октября 1967 года. Самец мертв. Самок — 16 экземпляров. Странная согласованность действий: сидят неподвижно 8 насекомых, из них 6 — одновременно чистят усики, затем — тоже одновременно — ноги, затем все идут куда-то в одну сторону, хотя и не контактируются. Две самки коснулись усиками друг друга, разошлись, но потом пошли в одном направлении; одна в точности повторяет все повороти другой, хотя они движутся далеко друг от друга.


Случайность? Возможно. Хотя таких записей наберется у меня немало.

Я кладу чашечку Коха с мелиттобиями на столик бинокуляра и забываю обо всем на свете: передо мной, как и вчера, как и много лет назад, открывается удивительный, невообразимо сложный мир. Мне его до конца не понять, разве что подгляжу некоторые тайны да сделаю несколько набросков своих крохотных моделей.

Но даже просто созерцать этот Мир Живых Существ нашей планеты — наслаждение, ради которого я не оторвусь от окуляров до поздней ночи.

А может быть, и до самого утра.


Исилькуль, 1967—1972 гг.


Об авторе


Гребенников Виктор Степанович. Родился в 1927 году в Симферополе. Художник и старший специалист-энтомолог Всероссийского научно-исследовательского института защиты растений (ВНИИЗР). Действительный член Энтомологического общества АН СССР. Автор ряда научных и популярных статей и научно-художественных очерков по энтомологии, опубликованных в различных журналах. В нашем сборнике выступает второй раз. В настоящее время работает над живописно-графической анималистической серией Насекомые и научно-художественным очерком о шмелях.