Я рисую тараканов. В.С. Гребенников. Уральский следопыт, 1970, №2, с.41-44

Я рисую тараканов

Как-то один знакомый художник спросил меня:

— Ты еще не бросил рисовать своих тараканов?

Нет, — говорю, — не бросил. А почему вы считаете, что это так уж плохо — рисовать насекомых? Какая, собственно, разница — крупное ли зверье, мелкое ли: художники-анималисты рисуют всяких животных.

Э, нет, — ответил мой собеседник. — Зверей, которых анималисты рисуют, знают все — взять хотя бы лошадь, слона, волка. А зачем всем знать, как выглядят под микроскопом всякие там букашки и инфузории? Это занятие биологов, а не художников. Кому он, к примеру, нужен — портрет комара?

Но дело не только в степени известности животных и в принадлежности их к каким-то определенным зоологическим классам, а и в художнике — как он сумеет подать зрителю своих героев и натурщиков, как сумеет рассказать о том, чем привлекают его эти существа. Хорошо ли он знает их жизнь, строение и повадки.

Давно, с детства еще, я люблю мир насекомых, интересуюсь им, изучаю его. И рисунки мои (по профессии я художник) посвящены, в основном, ему. И поэтому я считаю, что мне повезло, когда Красноярское книжное издательство заказало мне иллюстрации к книге профессора П. И. Мариковского, известного писателя-энтомолога, о рыжих лесных муравьях — Маленькие труженики леса.

Встал вопрос: как изображать насекомых? Симметричными, со строго расправленными лапками и крыльями, со скрупулезной передачей всех особенностей, как их изображают в учебниках и научных книгах? Или же условными, стилизованными, заботясь лишь о том, чтобы украсить страницу? Книга Мариковского — научно-художественная. Поскольку она научная — значит, нужно выполнять первое условие. Но она в то же время и художественная — следовательно, нужно иметь в виду и второе. А оба условия, вроде бы, исключают друг друга. В общем, задача была нелегкой. Но я принялся за работу.

В моей домашней лаборатории постоянно живут разные насекомые — медляки, верблюдки, муравьиные львы, водяные жуки. Пришлось завести еще искусственные муравейники — сначала один, потом несколько. Вооружившись оптикой, планшетом с бумагой и терпением, я стал наблюдать за жизнью персонажей книги Мариковского, за их повадками, позами, принимаемыми во время работы, еды, умывания, разговора, ухода за потомством. Это был особенный мир — таинственный, своеобразный; словно я бродил по иной планете среди ее обитателей — подвижных, изящных, обладающих необыкновенно выразительной внешностью и поражающих совершенством строения и какой-то осмысленностью действий.

Но как передать все это на рисунках? Работающие насекомые почти всегда в движении, и я успевал схватить позу лишь в быстрых, схематических набросках, иногда состоящих из двух-трех линий. Эти черновые наброски, после основательного знакомства с анатомией, морфологией, систематикой муравьев и образом их жизни в природе и послужили основным исходным материалом для иллюстраций. Не нарушая научной достоверности, удалось изобразить героев книги не только живыми и умными, но даже внести в иллюстрации элемент сказочности, таинственности и даже легкого юмора.

Примерно так же проходила работа над рисунками к циклу телевизионных передач о насекомых (в Омске и Новосибирске), над иллюстрациями к своей книге Миллион загадок, а также над оформлением еще одной книги профессора Мариковского — Юному энтомологу.

Отправляясь в очередную экскурсию на природу, я теперь всегда беру с собой принадлежности для рисования, и всякий раз в блокноте появляются новые наброски.

Иногда натурщики мои исправно позируют и после смерти: разыскав нужное насекомое в коллекции и распарив его (чтобы не сломались сухие конечности), с помощью булавок, пластилина и различных приспособлений придаешь ему нужную позу — бегущего, летящего, нападающего. Но для этого все равно необходимо хорошо знать повадки и биологию своего героя, много наблюдая его в природе и в лаборатории.

Особенно интересно разглядывать коллекции, собранные летом, в слабый бинокулярный микроскоп. Сверкающие полированным металлом чеканные доспехи жуков, мохнатые шубы шмелей и гусениц, замысловатые ткани узоров на крыльях бабочек, тончайшие переливы радуги на крылышках наездников, какие-то неземные сочетания форм и красок, невиданная игра света, — все это не дает оторваться от окуляра.

А каких только физиономий не бывает у насекомых! Какое разнообразие характеров и выражений! В рукописи Юному энтомологу мне встретились слова: Жаль, не нашлось художника, который бы написал портреты насекомых. Я и сам об этом давно думал — почему никто из художников до сих пор не заинтересовался лицами насекомых, куда более необычными и выразительными, чем у иных птиц и зверей.

Решил попробовать.

Под микроскопом — слой ваты с уложенными на нем сухими насекомыми. Вот в поле зрения появилось длинное буроватое туловище, спинка, разрисованная узором, напоминающим греческий меандр, и вдруг — высокая голова с глазами навыкате и блестящим полуоткрытым ртом, немного странная, но явно напоминающая человека, только, пожалуй, живущего на соседней планете. А ведь это всего-навсего маленький травяной клопик из семейства набидовых. И перо, обмакнутое в тушь, набрасывает облик жителя иного мира (рис. 1).

А вот совсем человеческое лицо (рис. 2)! Впрочем, это нежный светло-желтый хитин на головке мухи-сирфиды случайно помялся в коллекции, так что сбоку стал напоминать человеческий профиль. Рядом — десяток сирфид того же вида. Поворачиваю их по очереди набок, и что же — все мухи на одно лицо! Высокий лоб, красивый прямой нос, губы, подбородок — идеальные правильные черты. Как это необычно и интересно! И перо выводит контур лица сирфиды, так удивительно напоминающее профиль женщины...

Фантастическая физиономия с длинным угрюмым хоботом принадлежит скорпионовой мухе — древнему реликтовому насекомому, дожившему до наших дней (рис. 3). Приглядитесь, добавьте к впечатлению чуточку воображения, и на вас повеет далеким-далеким прошлым, запечатленным не то в этих больших странных глазах, не то во всем облике древнего жителя Земли!..

Особенно выразительно выглядят в движении те насекомые, у которых голова сочленена с переднегрудью очень подвижно. У верблюдки (рис. 4) шея для этого вставлена в просторную трубку: чтобы высмотреть жертву, да и чтобы расправиться с нею, хищнице-верб людке надо часто вертеть головой.

У жука трубковерта голова сочленена с туловищем настоящим шаровым шарниром (рис. 5), но это устройство предназначено для более мирных целей. Жук скручивает из березовых листьев плотные бочонки очень хитрой конструкции, орудуя лапками, а главное, челюстями. Чтобы перехватить, загнуть и надрезать тугой лист, сложить его вдвое, скрепить края будущего жилища личинки, жуку нужно как следует поломать голову. А как по-вашему, на чью походит голова трубковерта — лошади, тапира, человека?

Еще несколько портретов: необычайно длинноносый слоник с идеально круглой головой (рис. 6), стрекоза стрелка, громадные глаза которой охватывают сразу весь мир (рис. 7), глуповатая рожица травяной цикады (рис. 8), высокий островерхий шлем черепашки с рядами прочеканенных мелких ямок (рис. 9).

А как вы думаете, кто это — угрюмый, набычившийся, обросший длинной густой шерстью (рис. 10)? Какой-нибудь неведомый житель подземного царства? Или просто мохнатый шмель? Вовсе нет, это голова самой что ни на есть обыкновенной бабочки совки, из тех, что стаями кружатся у фонарей теплыми летними вечерами и чьи гусеницы порой нещадно вредят огородам.

Но, конечно же, наблюдать насекомых живых, в природе, не менее интересно.

...Где-то вдалеке колышется в летнем мареве лиловая полоска леса, к которому лежит сегодня мой путь. Жарко. Пушистый чернозем, нагретый солнцем, мягко пружинит под ногами: дорога идет через пашню. Справа и слева до самого горизонта разлились темным океаном вспаханные поля-пары; по океану бегут волны горячего марева, струятся, перекатываются вдалеке, и если не смотреть под ноги, то кажется, что медленно плывешь к далекому лесистому островку.

Но как не смотреть вниз, когда через каждые десять-двадцать шагов передо мной вспархивает какое-то насекомое, быстро отлетает вперед, и там, едва заметное, пикирует в горячую дорожную пыль. Ускоряю шаги — длиннее и чаще перелеты, осторожное насекомое никак не хочет подпустить меня ближе.

Делаю короткую остановку, надеваю на объективы бинокля самодельные приставки из очковых стекол (приспособление для разглядывания близких и мелких объектов) и шагаю вперед: надо еще раз спугнуть таинственного летуна и хорошенько заметить место, где он сядет.

Маленькая серая тень вильнула в воздухе, упала на дорогу и замерла. Тихонько подвигаюсь вперед. Шаг, еще шаг... теперь, наверное, хватит. Навожу бинокль. В поле зрения комочки земли, прошлогодние соломинки; несколько муравьев перебегают дорогу; жучок-песочник, серый и корявый сверху, похожий на комок чернозема, торопится куда-то по своим делам.

И вдруг вижу: замечательно красивый жук, матово-зеленый, стройный, высоко подняв туловище на длинных ногах, сделал короткую перебежку, резко повернулся в мою сторону и уставил на меня огромные выпуклые глаза, отражающие солнце каким-то особенным, искристым блеском. Страшные зубастые челюсти-жвалы — они вовсе не портили изысканную внешность красавца — вдруг заходили туда-сюда, словно половинки дьявольских ножниц. Жук снова повернулся боком, заметив что-то вблизи себя, и на его брюшке вспыхнуло отражение солнца, неожиданно рубиново-красное.

Да ведь это же скакун — представитель семейства жесткокрылых, обитающего главным образом в тропиках! Не такой, значит, у нас, в Омской области, и север, если сейчас я вижу своими глазами этого почти тропического жука, который, который... Постойте, кажется, сейчас произойдет нечто интересное: маленький буроватый долгоносик шустро семенит по дороге в трех-четырех сантиметрах от скакуна...

Секунда — и зеленоватый леопард метнулся к жертве, тронул ее усиками, занес над нею ослепительно-белые жвалы с ужасающими острыми зубцами... Нажать бы сейчас гашетку кинокамеры, чтобы застрекотала пленка — какие уникальные кадры удалось бы получить! Но в руках у меня никакая не кинокамера, а обыкновенный полевой бинокль с самодельными приставками из очковых стекол.

Надо хорошенько запомнить эту редкостную сцену, и я мысленно сделал как бы подробный набросок с натуры, стараясь запечатлеть в памяти все увиденное. А через минуту, когда зубастый охотник покончил с жертвой и улетел, я достал блокнот и зарисовал то, что удалось запомнить.

...Разыскивая материал для иллюстраций, перебираю летние трофеи. В картонных коробках на матрасиках из ваты, переложенных бумагой, покоятся многочисленные насекомые. Кого тут только нет! Роскошные переливчатые бронзовики, огненно-блестящие листоеды, скромные серые долгоносики, гиганты-дровосеки с невообразимо длинными усами. А вот и скакуны — в то лето мне удалось добыть целых шесть экземпляров. Ох, и трудно это было — выслеживать прыткого хищника! Подкрадываешься к нему чуть ли не дыша, но в самый последний миг, когда уже занесен сачок, глазастый скакун мгновенно расправлял крылья, срывался с места, и, как бы дразня тебя, садился на дорогу или межу неподалеку и обязательно на виду. И все это, как правило, на убийственной жаре.

Только живой мерцающий блеск выпуклых фасетчатых глаз потух у засушенных скакунов, все же остальное нисколько не изменилось — матово-зеленый панцирь со светлыми бляшками, ужасные челюсти-жвалы, свободные от зубцов плоскости которых с каким-то особым аристократическим шиком залиты белой эмалью, блестящий низ, отливающий то изумрудами, то рубинами, то синевой полированного кобальта и указывающий на принадлежность жуков к экзотическому семейству.

Один из скакунов — под объективами микроскопа. Поглядывая на набросок, сделанный летом, ставлю красавца жука в динамичную, стремительную позу, развожу ему челюсти, освещаю так, чтобы в глазах загорелись хищные блики. Можно начинать рисунок...

Я вспоминаю слова коллеги-художника, доказывавшего мне, что изображениям насекомых место только в специальных научных книгах. Теперь я с ним не согласен. С этим необыкновенным миром ярких, подвижных, выразительных существ, многочисленнейших жителей нашей планеты, должны поближе познакомиться все, кто по-настоящему любит природу — в том числе и художники.

В. Гребенников.

Рисунки автора