Этот удивительный мир. В.С. Гребенников. На суше и на море, 1983, с.321-327

ВИКТОР ГРЕБЕННИКОВ

ЭТОТ УДИВИТЕЛЬНЫЙ МИР

Очерки

Голоса поднебесья

В далеком теперь уже 1959 году, примерно в марте (еще повсюду лежал глубокий снег — дело было под Исилькулем Омской области), я вышел за город с этюдником. Забрел довольно далеко. Погода была переменчивой: дул влажный ветер, на солнышко то наползали высокие полупрозрачные слоистые облака, то закрывали его бегущие понизу рыхлые тучи. Освещение менялось ежеминутно, и я не спешил начинать этюд, а даже подумывал, не вернуться ли домой.

И вдруг услышал неведомо откуда странные звуки. Они напоминали не то гудки, не то крики людей, не то голоса музыкальных инструментов. Непонятно было, откуда лились эти звуки, и отрывистые, и сливающиеся в мягкие переливчатые аккорды низкого тона. Торжественные, странно волнующие, пока негромкие, они, казалось, заполняют собой весь небосвод. Ощущалось лишь, что доносятся они издалека.

Я внимательно всматривался в облачное небо, в леса, синеющие у горизонта, в ближние рощицы-колки, темные, но уже чуть подернутые едва заметным предвесенним багрянцем. Увы, источника странных звуков, становившихся по временам исчезающе-тихими, а потом более явственными, обнаружить не удавалось.

Но вот стало ясно: звуки приближаются и летят определенно сверху.

Я снова поднял голову и, жалея, что нет бинокля, до боли в глазах стал рассматривать участок неба, откуда звучала странная музыка.

Из-за низкого облака показалось несколько величественных белых птиц с длинными шеями.

Лебеди!

Завороженный, я смотрел туда, где, идя неровной шеренгой, выплывают из-за туч все новые и новые птицы, тяжело взмахивая широкими крыльями. Их было не менее двух десятков. Мгновение — и луч солнца, пробившись между облачными слоями, скользнул по стае, на полминуты высветив ее. И огромные птицы засияли удивительно белым светом на фоне открывшегося в тот миг, к счастью, куска синего-синего неба, напоминая что-то давным-давно виденное, знакомое, волнующее.

Стая спускалась все ниже, делая полукруг. Может быть, потому, что сбившиеся с курса в низких облаках, птицы увидели наконец землю, и штурман-вожак дал новое направление.

И вот тут я вспомнил: да ведь то, что я видел, напоминает полотно художника Рылова В голубом просторе. С юных лет оно всегда волновало мое воображение: белые освещенные солнцем лебеди, вытянув шеи, пробиваются сквозь упругий холодный синий воздух над таким же синим морем к виднеющимся вдали островам. Моря, правда, сейчас здесь не было. Но вместо него раскинулась бесконечная снежная степь с темно-розовыми островами-колками. И впечатление было то же самое, что от картины Рылова,— волнующее, радостное, свежее, зовущее к какой-то неведомой людям свободе, которой одарены лишь птицы,— тысячекилометровой-свободе бескрайних синих просторов...

Да, именно такое впечатление осталось от неожиданного небесного зрелища! Дальний перелет могучих, но уже явно уставших птиц еще не завершен — им надо добраться на родину, на далекий Север, где надлежит начать и завершить труднейшее, полное опасностей дело: устроить гнезда, отложить яйца, вырастить потомство. А к осени подготовить его к обратному перелету, не менее трудному.

Долго стоял я, провожая взглядом лебедей. Изменив курс, птицы перестроились, и из беспорядочной стаи получилась четкая вереница с вожаком впереди. Над лебедями неслись влажные весенние облака, то открывая синие прогалины, то закрывая их, а белые птицы, с трудом преодолевая сильный встречный ветер, улетали все дальше и дальше. И совсем уже растаяла вдали лебединая стая, но еще долго слышались трубные волнующие крики. А я все стоял посреди безлюдных снежных равнин, подняв голову вверх.

Шли годы. По роду своей работы я получил возможность гораздо чаще бывать на лоне природы, пристально вглядываться в небеса. Правда, основные объекты моих наблюдений, насекомые, живут больше на земле и растениях, но весною и осенью я нередко направляю в небо бинокль в надежде увидеть перелетных птиц. Иногда пролетит стайка уток или чаек, а то чибисы мелькнут своими бело-черными крыльями, с тонким свистом пронесется в голубой выси десяток-другой острокрылых стрижей.

А вот крупных птиц — гусей, лебедей, орлов — во время перелетов видишь все реже и реже. Журавлиные клинья, которых в сороковых годах в этих краях встречалось великое множество — иной раз они шли буквально волна за волной,— стали редкостью, да и размеры стай далеко уж не те. Может, журавли сменили маршрут? Как бы то ни было, небеса в окрестности Исилькуля лишены ныне романтичного зрелища.

Ну а что же лебеди? Увы, после той памятной встречи их мне довелось видеть всего дважды: один раз на дальнем озере заметил две пары белых птиц, да еще раз, тоже весной, низко-низко пролетела всего одна птица. С тех пор — как отрезало, будто и не было той чудесной картины, что описана здесь.

И я теперь с тревогой думаю: неужто моим детям и внукам, людям грядущих поколений, кому доведется жить в этих краях, не суждено увидеть волнующее зрелище — снежные голубые просторы, а над ними стаю белых ширококрылых птиц? Неужто они останутся лишь на репродукциях картины Рылова? Где вы, лебеди, отзовитесь!

На заливных лугах

Есть под Воронежом поселок Рамонь, а недалеко от него небольшой научный городок, в котором я жил и работал, увы, всего один год. Увы — потому что уж очень по душе пришлись мне те милые края, истинно русские, с лесами и оврагами, ручьями и речками, плодородными полями, но почти по-южному долгим летом и мягкой зимой. Однако пришлось с ними вскоре расстаться: в который уж раз позвала к себе Сибирь...

Ярче других из того воронежского года запомнилась мне одна картина: цветут заливные луга. Сразу же за зданиями научных учреждений начинался овраг, переходящий в лог, сначала небольшой, затем обширный и глубокий. Справа от него — село Айдарово, подальше — деревушка с патриархальным названием Старое Животинное. Местность, где лог впадал в долину речки Воронеж, именовалась Займищем, недалеко от которого и начинались заливные луга. Пешком туда добраться можно было, лишь когда сходила вода и начинали цвести травы.

Не знаю, удастся ли передать это цветение словами — тут больше подошла бы кисть. Но мастерство нужно незаурядное, чтобы изобразить красками ту дивную картину. А было там всего четыре цвета... Зеленая трава, но не просто зеленая, а сочнейшего, изумрудно-янтарного оттенка, подобного которому на обычных сухих лугах не увидишь. По этому фону были щедро рассыпаны цветы. Куртины желтых лютиков напоминали скопления множества солнц, расположенных капризно-неравномерно: кое-где луг буквально заливался желтым.

Зато очень аккуратно по этому дивному ковру были рассыпаны сиреневые, закрученные пышной спиралью пирамидки мытника и коричнево-фиолетовые плотные колокола рябчиков, обращенные вниз, так что лоснящиеся их донышки отражали небо, и потому на цветы ложились матовые лиловые блики.

Вот это сочетание — зеленого, желтого, сиреневого и фиолетового—было настолько сочным, богатым, ярким, что в глазах рождалось необыкновенно приятное мерцание, не дающее оторваться от этой картины, которую оживляли шмели: залезали в колокола рябчиков, и те клонились под тяжестью грузных насекомых...

До лугов было довольно далеко, но мы много дней подряд ходили в эти удивительные места и все не могли насытиться их трепетно-сочной красотой.

А потом все это скосили. И было по-детски обидно и досадно: неужели люди не видят такую красу или, видя, намеренно ее губят, чтобы не увидели другие? Я, разумеется, отлично знал, что лучшего сена, чем с заливных лугов, не бывает. И конечно же косцы видели всю эту прелесть и потому отдавались работе с удовлетворением. Очень хорошо радость этого труда передана в замечательной картине известного художника Пластова Сенокос.

А тамошние травы, как видно, давно привыкли к ежегодному кошению. И в начале лета до самой поры сенокосной сияют-переливаются зеленым, сиреневым, желтым и фиолетовым заливные воронежские луга — за Рамонью, за Айдаровом, за Животинным, на Займище — во славу природы и на радость людям.

И все же досада в душе осталась. Почувствовав, что воронежская благодатная земля ждет от меня не созерцательной любви, а каких-то конкретных дел, я до тех пор не успокоился, пока не принял активного участия в организации микрозаповедника местных насекомых и растений под той же Рамонью.

Вроде это уж совсем иная история, но упоминаю об этом потому, что, если бы не видел я цветения заливных лугов у речки Воронеж, не так бы вошел в душу этот край, и очень возможно, я отступил бы перед трудностями, связанными с организацией второго в стране специального заповедника насекомых.

А он, опекаемый ныне Всероссийским институтом защиты растений и Воронежским сельхозинститутом, процветает и по сей день...

Золотоглазые эльфы

Художник-анималист Н. Н. Кондаков, автор большого числа точнейших изображений рыб, насекомых, птиц и зверей, иллюстрирующий многие научные издания, в том числе Большую советскую энциклопедию, поздравил меня как-то с праздником такими словами: Надеюсь, в ваших заповедниках для насекомых уже и эльфы развелись и вам-то они уж наверняка покажутся — не будут прятаться, как от недобрых людей! При этом послании был приложен рисунок эльфа, как себе представляет этих сказочных существ художник.

Николай Николаевич попал, что называется, в самую точку. Эльфы действительно у меня завелись, правда, обличье у них немножко другое: нежные крылья длиннее и шире, а глаза — большие, сияюще-золотые.

И они тоже часто предстают передо мной, особенно теплыми летними ночами. То порхают меж темными кустами, то прилетают прямо в лабораторный домик, что мы ставим на лето в микрозаповедниках под Исилькулем и Новосибирском: эльфы летят ночами на свет лампы и тихонечно ходят по столу, позволяя даже брать себя в руки и любоваться ими вблизи.

А как же иначе: в микрозаповедниках — маленьких огороженных природных участках — не косят, не ездят, не пасут скот, а ходят лишь по узеньким тропинкам, поэтому всякая живность тут благоденствует, плодится и размножается.

Как, и эльфы?

Да, и эльфы!

Только кто сказал, что эльфы имеют облик маленького человечка? Таких рисуют сказки и легенды. А верно ли, что крылатый человек так уж сказочно красив? И потом, ведь подобная конструкция попросту не работоспособна: крыловым мышцам нужно совсем иное туловище — такое крылатое существо, даже семикрылый серафим, камнем упадет вниз...

И тем не менее эльфы существуют. Они многочисленны и куда более изящны и красивы, чем человекоподобные. Это — златоглазки. Удивительные, очень милые насекомые из отряда сетчатокрылых. Они действительно ведут таинственный образ жизни и очень помогают людям, как и подобает эльфам.

Стройное изящное тельце этих посланцев ночи светло-зеленого цвета, четыре совершенно одинаковых прозрачных крыла, пронизанных нежным и сложным кружевом жилок, сложены домиком, когда златоглазка сидит или ползет; небольшая голова, на которой сияют переливчато-золотым блеском выпуклые глаза,— вот облик существа, с которым я знаком очень близко. Именно с этими золотоглазыми эльфами, прилетающими из лесного мрака на свет лампы в лабораторный домик, я подружился несколько лет назад при следующих обстоятельствах.

Редакция журнала Защита растений попросила меня сделать цветные рисунки златоглазки, ее яиц и личинок. Дело в том, что эти личинки чрезвычайно полезны — они в массе истребляют тлей, потому-то златоглазок не только охраняют, но и научились разводить в больших количествах. В ту пору наступила уже поздняя осень. Где взять живых насекомых? Именно живых — у мертвых златоглазок тельце сжимается и буреет, меркнет непередаваемый золотистый цвет волшебных глаз; сухая же личинка вообще сморщивается до неузнаваемости и чернеет.

Выручил энтомолог Г. А. Бегляров из Подмосковья, работающий в лаборатории, где разводят золотоглазых эльфов: прислал по почте яйца и корм для будущих личинок. Я немедля взялся за оборудование маленькой фермы на подоконнике для разведения этих созданий, чему очень помогла инструкция, приложенная к посылке*.

* Методические указания по массовому разведению и испытанию эффективности златоглазки обыкновенной.— Колос, 1972, с. 32.

У златоглазок (другое их название флерницы) все чудесно и необыкновенно. Начать хотя бы с яичек, отложенных самками. Ни за что не подумаете, что это яйца насекомого. Иной раз встречается такое: на листьях кустов, чаще с нижней стороны, торчит пучок длинных и тонких стебельков с продолговатыми белыми шишечками на конце — скорее что-то растительное, из царства грибов или плесеней. Но нет: это златоглазка-мама, откладывая яички, предусмотрительно сажает их на тоненькие, но упругие и длинные стержни — чтоб не достали насекомые-хищники и прочие охотники до подобных лакомств.

А там, в овальном футлярчике, покачивающемся от ветра на длинной стойке, формируется личинка. Вот уже просвечивает розово-зеленое ее тельце сквозь матовую оболочку яйца. Личинка тужится, кожица эта лопается, и на свет появляется вовсе не напоминающее эльфов дитя, крохотное существо, которое, однако, хорошо знает, что делать: сползает по стерженьку на лист растения и тут же начинает рыскать в поисках тлей. Следует заметить, что флерницы ставят (слово кладут тут вряд ли подходит) свои яички только там, где для их детей уготован такой корм.

Зубастые личинки нежных эльфов — неописуемые обжоры. Прокалывая своими шприцеобразными жвалами тлей, они высасывают из них все, лишь сухая шкурка остается. Личинки одних видов флерниц пренебрегают шкурками, других — цепляют шкурки на свою волосатую спину, маскируясь таким образом то ли от врагов, то ли для незаметного подкрадывания к жертвам. К слову сказать, в отличие от своих взрослых крылатых родителей зубатики эти активны днем, а ночью спят.

Шустрые хищницы быстро растут. А когда совсем отъедятся и станут достаточно большими, чтоб превратиться во взрослую златоглазку, сползают с растения вниз и ткут шелковый кокончик, круглый-круглый, как некий спускаемый аппарат инопланетного звездолета. Через некоторое время его обитатель, уже изрядно преобразившийся (личинка стала куколкой), начинает изнутри пропиливать жвалами стенку шарика. Пропил этот идет по окружности, и в кабине откидывается идеально круглая крышечка. Куколка у златоглазок подвижная: выползает через образовавшийся люк, и последнее превращение — во взрослое крылатое насекомое — происходит на лоне природы.

Так бывает в естественных условиях. А на златоглазьих фермах, откуда рассылают истребительниц вредителей в теплицы, на огороды и поля, специалисты отказались и от растений, и от тлей. Вместо тлей личинок флерниц кормят яичками зерновой моли ситотроги, производство которых было налажено раньше для разведения крохотных наездничков-трихограмм, истребляющих яйца разных вредителей. Развитие детей златоглазки проходит в нехитрых садках — своего рода сотах, склеенных из бумажных полосок и прикрытых стеклом. В каждой ячейке—несколько зубатиков на откорме и порция еды — яички ситотроги, напоминающие продолговатые красные огурчики.

Всю эту простую, но необычную зоотехнию пришлось спешно освоить и мне. Съедят личинки корм и готовы приняться друг за друга — аппетит у них сильнее волчьего! Тут надо не зевать, предложить им новую порцию красных яиц. Но как? Поднимешь стекло — сотни шустрых хищниц разбегутся и по чужим ячейкам, и за пределы сота.

Для временного усыпления насекомых (пчел, шмелей и других) применяют углекислый газ: подуют им в гнездо, и обитатели его быстро делаются неподвижными. А потом просыпаются живыми-здоровыми. Тут пригодились баллончики для сифона и нехитрое приспособление из резиновой груши и трубки, которое применял знакомый мне шмелевод для работы со своими жалоносными подопечными. Несколько секунд — в бумажных сотах прекращается всякое движение, и можно поднимать стекло.

А дальше техника такая: стекло тоненько смазывается медом, обсыпается кормом (яйца прилипают к меду) и водворяется на место. Через несколько минут затворницы приходят в себя и начинают прокалывать и сосать свежие красные огурчики. В теле зубатиков просвечивает красное — это от корма. В природных условиях чаще попадаются личинки флерниц с зеленым или серым нутром — по цвету съеденных ими тлей.

Впрочем, маленькие хищницы истребляют не только их, а и многих других вредителей—червецов, щитовок, медяниц, даже гусениц бабочек-совок: всего в их меню числится 76 видов насекомых и 10 видов клещей.

...Вскоре в ячейках забелели первые шарики коконов, потом окуклились и все личинки. Я вытряс из фермы добрую пригоршню кокончиков!

Проследив за вылуплением златоглазок, выполнив и отослав все нужные рисунки, я вдруг оказался перед проблемой: что же делать дальше с несколькими сотнями прозрачнокрылых эльфов, которые в моей оконной вольере все выходили и выходили из своих круглых кабин? Взрослые флерницы вовсе не хищницы, они потребляют подобающую эльфам пищу — цветочный нектар и пыльцу, и потому мои золотоглазые питомцы с удовольствием лизали мед. Но для полного блага и для воспроизводства новых поколений им, согласно инструкции, требовалась весьма сложная витаминно-белковая добавка — автолизованные (перебродившие) дрожжи, да не простые, а пивные... Да и, кроме того, создавать домашнюю фабрику по производству эльфов не было никакой необходимости.

И вот в один прекрасный день я вытащил садок на балкон, поднял повыше и вытряхнул его содержимое. Нежно-зеленая трепетная тучка из нескольких сот тонкокрылых созданий стала неспешно разлетаться по улице.

Наверное, снизу наблюдать это зрелище было очень любопытно. Солнце искрилось во множестве широких крылышек златоглазок: несколько прохожих остановились и долго с удивлением глядели вверх, в сторону моего балкона...